Чаша цикуты. Сократ
Шрифт:
— А что дальше? Что там дальше? — зашумели в зале. — Почему молчишь?
— Всё, — развёл руками Телавг. — Это всё. Несколько пританов устремились к трибуне, но Телавг приказал им вернуться и сесть.
— Сообщение о преступлениях обсуждению не подлежит, — сказал он. — Следующий вопрос: о докимасии Никомеда из дема Алопеки по случаю утверждения его гражданства. О результатах проверки того, что Никомед рождён свободными гражданами и в законном браке, расскажет Архестрат из того же дема, притан.
Сократ покинул Булевтерий. Весть о смерти скифа Теагена нарушила его план расследования. Теперь к перечню невыясненных обстоятельств и неизвестных лиц, причастных к гибели Фидия, прибавились новые обстоятельства и лица. Задача стала сложнее и объёмнее. Убит главный и, может быть, единственный свидетель — если не соучастник — преступления, рассечена цепь поисков. Нет свидетеля обвинения против Перикла, а именно такая роль, несомненно, предназначалась Теагену теми, кто убил Фидия. Если Теаген убит по приказу Перикла, то тем самым Перикл спас себя от уголовного преследования. Если же Теаген убит по приказу своих хозяев, то это может означать лишь то, что они решили прекратить затеянную ранее преступную игру против Перикла. В том случае, разумеется, если убийца Теагена не будет найден. Если же убийца Теагена найдётся — у врагов Перикла может быть и такой замысел, — то он непременно окажется человеком из окружения Перикла или станет утверждать, что нанят Периклом. Впрочем, по-прежнему остаётся правомочной версия, что Фидий отравлен не по приказу демагогов, аристократов, Ареопага, пелопоннесцев, не Периклом, Аспазией или Эвангелом, а третьей стороной... Если третьей, то зачем? Затем, разумеется, чтобы убрать с дороги Перикла, возбудив против него гнев афинян. Кому же Перикл мешает ещё?
В правительственное здание, в Толос, Сократа не пустили. Пришлось ему дожидаться Перикла, сидя на ступенях Толоса. Охрана несколько раз пыталась прогнать его, но он упорно возвращался, и его наконец оставили в покое. Вскоре к нему присоединился сапожник Симон, угостил тыквенными семечками, присел рядом поболтать.
— Слышал ли ты о знамении, которое было прошлой ночью в Парфеноне? — спросил Сократа Симон. — Должно быть, слышал: об этом теперь говорят всюду.
— Расскажи, — попросил Сократ — Я ни о чём таком не слышал.
Симон не поверил ему, но деваться было некуда, и он принялся рассказывать о знамении.
— Столб огня был над Парфеноном до самого неба. Многие видели. Как только сняли со статуи Афины золотой шлем, так сразу же из неё вырвался столб огня. — Симон подождал, что скажет на это Сократ, но Сократ молчал, и Симон продолжил: — А был там в то время верховный жрец Дамон. И он рассудил так: вместе с тем огнём нас покинуло мужество; Афина Парфенос лишила нас своей защиты, потому что Перикл и экклесия обидели её своим решением не начинать войну с Лакедемоном. Теперь Лакедемон нас победит. Или мы должны попросить Афину, чтобы она вернула нам наше мужество и защитила нас... Неужели не слышал?!
— Не слышал. А тебе кто рассказал?
— Об этом говорит вся Агора. А у храма Зевса выступал сам Дамон. Что скажешь, Сократ? — спросил Симон.
— Я ещё не успел хорошенько подумать, но всё же мне кажется, что дело это пустое, — ответил Сократ. — У Афины Парфенос не было причин обижаться пи на Перикла, ни на экклесию. Посуди сам, Симон: вот если бы экклесия, например, приняла такое решение, чтобы все ослы превратились в лошадей, стали бы после этого все ослы лошадьми?
— Конечно, не стали бы, — засмеялся Симон.
— Правильно, — похвалил его Сократ. — Ослы не могут превратиться в лошадей, потому что это противно природе. А теперь скажи мне, случится ли война между Пелопоннесом и Афинами, если экклесия проголосовала против войны?
— Не знаю, — ответил Симон.
— Да отчего же не знаешь? Разве войны затевают люди, а не боги?
— Конечно, боги.
— Вот и славно. Стало быть, боги всё знают и всё решают, а экклесия только развлекает их своим голосованием. За это боги на неё не обижаются.
— А зачем же тогда знамение? — спросил Симон.
— А чтоб таким дуракам, как мы, было о чём поболтать, сидя на холодных ступеньках Толоса. Я ответил на все твои вопросы, Симон?
— Да, на все, — ответил Симон и предложил Сократу ещё горсть семечек.
— Прекрасно. Теперь я хочу тебя спросить, какого государственного мужа мы называем мудрым? Правда ли, что мудрым государственным мужем является тот, чьи слова и дела служат процветанию государства?
— Правда, Сократ.
— Теперь ответь, не служили ли процветанию и могуществу Афин все эти пятнадцать лет слова и дела Перикла?
— Пусть меня поразит гром, если это не так! — ответил Симон.
— Значит, Перикла мы считаем мудрым государственным мужем?
— Так.
— Мудрый государственный муж принимает мудрые решения, верно?
— Верно.
— Два мудрых государственных мужа примут вместе верное решение?
— Пожалуй, — согласился Симон.
— А три мудрых государственных мужа вместе также примут мудрое решение?
— Не сомневаюсь.
— Так же поступят и сто мудрых правителей?
— Хоть тысяча, если они мудры.
— Правильно. И ты уже почти ответил на мой следующий вопрос: а если кто-то принимает решение вопреки тысяче мудрецов, можно ли считать этого человека мудрым?
— Скорее глупым, чем мудрым, — ответил Симон, довольный тем, что беседа с Сократом идёт так гладко.
— А того, кто поддерживает глупое решение, мы, пожалуй, тоже назовём глупцом?
— Согласен.
— Теперь будь откровенным и последовательным, — попросил Симона Сократ, — теперь скажи: демагоги и аристократы, которые вопреки решению мудрого Перикла и экклесии требуют немедленно объявить войну Пелопоннесу, являются глупцами?
— Да!
— И все, кто их поддерживает?
— Да!
— И тот, кто послал им в поддержку знамение? Ну же! Отвечай!
— Боюсь, — стал отодвигаться от Сократа Симон.
— Правильно, — успокоил его Сократ. — Нельзя назвать глупой пашу богиню-покровительницу, нельзя назвать глупым её знамение. Стало быть, надо считать глупцами тех, кто так неверно истолковал мудрое знамение мудрейшей богини.