Чаша цикуты. Сократ
Шрифт:
— Ну что ж, — согласился Сократ. — Если боги помогут мне и если ты дашь мне время.
— Время я тебе дам, — ответил Лисандр. — А вот помогут ли тебе боги, это мы скоро узнаем. Оставайся здесь, — сказал он и, нагнувшись, собрал в корзину разбросанные но полу свитки. — А когда я вернусь, ты прочтёшь мне письмо Крития. Не пытайся бежать, — предупредил он. — Это бессмысленно. К тому же наш разговор не окончен. — Лисандр ушёл, унося с собой корзину.
Сократ вынул из-за пазухи похищенную им у Крития скиталу Лисандра и намотал на неё папирусную ленту.
«Критий — Лисандру, — прочёл он на скитале. — Власть Тридцати не может быть упрочена, пока жив Алкивиад, который склоняет на свою сторону Фарнабаза и собирает войско. Завоевания Спарты в той же мере остаются под угрозой. И потому разумно было бы избавиться от Алкивиада любым способом. Фарнабаз прислушается к твоему требованию, Лисандр. Медлить нельзя: к Алкивиаду сбегутся все наши враги. И потому прошу тебя: действуй».
Прочитав письмо трижды и убедившись в том, что он запомнил его слово в слово, Сократ снял со скиталы папирус и выбросил её за окно, рассудив, что она ему больше не понадобится, а способ, каким прочитано письмо, он продемонстрирует Лисандру на указательном пальце.
Лисандр вернулся в плаще и шлеме. Уставился на Сократа тяжёлым взглядом и спросил:
— Прочёл?
— Да, — ответил Сократ, наматывая папирусную лепту на указательный палец. — Боги помогли мне, Лисандр. Мой палец оказался не толще и не тоньше твоей скиталы. Смотри. — Он подошёл к Лисандру и показал ему, как сложились в слова буквы на папирусной ленте, намотанной на палец. Там были только начальные слова строк, так как вся лента на пальце не умещалась. Первое слово — имя Крития — читалось полностью.
— «Критий — Лисандру, — произнёс Сократ по памяти. — Власть Тридцати не может быть упрочена, пока жив Алкивиад...»
— Не может быть! — поразился Лисандр. — Ведь это же чудо, Сократ!
— Может быть, — сказал Сократ, возвращая Лисандру письмо Крития. — Но чуда нет. Есть игра случая. Ведь мы же не удивляемся, когда выигрываем в кости. Так и здесь. И если ты удовлетворён беседой со мной, позволь мне уйти. — Сократ сделал шаг вперёд, но Лисандр загородил ему дорогу.
— Уйти?! — сказал он. — И унести в своей голове такую тайну?
— Но я не могу уйти без головы, Лисандр, — ответил с улыбкой Сократ. — Во всяком случае, прежде это никому не удавалось. К тому же ты сам хотел убедить меня в том, что в гибели пчелы виновата дождевая капля.
— Конечно. И капля, и дождь вообще, и то, что яблоко было зрелым и едва удерживалось на ветке, и то, что пчела оказалась под яблоней. Время, Сократ, время! Было время дождей, время созревания яблок, время сонливости пчёл. А временем распоряжаются только боги. Разве не так, Сократ?
— Ты прав, Лисандр, — согласился Сократ. — Временем распоряжаются боги. И потому, очевидно, всё, что ни делается, происходит по воле богов.
Лисандр прошёлся по комнате, вернулся к Сократу и сказал, глядя ему в лицо:
— Убирайся. Видно, тебе суждено жить долго. А я умру не по твоей воле, что бы ты обо мне ни думал. Кстати, я тоже — только капля, как и Критий. И Фарнабаз — капля. Алкивиада убили Багой, брат Фарнабаза, и Сузамитр, его дядя. Они метали в него копья и стрелы. Прощай, Сократ.
— Прощай, Лисандр, — Сократ коснулся рукою его груди и добавил: — Люди свободны в выборе своих поступков. И все награды, как и наказания, получают только от людей.
— А что же боги? — спросил Лисандр.
— Не верь поэтам, — ответил Сократ. — Поэты придумали богов, а философы обнаружили душу. Она равна богам. Только её мы и слышим.
VII
Дома, в саду, сидя у кучи тлеющих листьев, подожжённых Ксантиппой, Сократ ковырялся в них время от времени палкой, подгребая их к огню, и грустно размышлял о том, чего же он добился, подвергая себя смертельному риску. Да, теперь он знает, кто убил Алкивиада. Вернее, убедился в том, о чём знал или догадывался раньше. Эта цепочка — Критий, Лисандр, Фарнабаз и его подручные — была очевидной, кажется, и тогда, когда он впервые услышал о гибели Алкивиада. И что это за знание, которое приходит сразу, едва лишь ты задаёшь себе вопрос о событии, свидетелем которого ты не был и не мог быть? Не означает ли это, что все ответы заведомо содержатся в душе вопрошающего? Обращаясь к собеседнику, человек обращается к себе. И куда бы он ни смотрел, он смотрит прежде всего в себя. Чем пристальнее он вглядывается в то, что лежит за его пределами, тем явственнее обнаруживает нечто в себе самом.
Потому-то и начертано на одном из камней Пифийского храма: «Познай самого себя».
Сильным не нужна истина, так как они полагают, что всё достигается силой. Хитрым, изворотливым она также не нужна, потому что они пытаются достичь всего обманом. Глупым она просто недоступна, так как её место в их душах занимает глупость. Злые отворачиваются от истины. Легкомысленные гоняются лишь за удовольствиями. Доверчивые следуют тому, что им внушают. Фанатики ничего не исследуют, потому что их разум скован страстью и молчит. Отчаявшиеся полагаются на волю случая или на оракулы богов. Фаталисты ничего не знают и убеждены, что никто ничего не знает о своей судьбе. А между тем людские души укрепляются и живут только истиной. Она-то и есть суть, достоинство и богатство души. Из всего существующего бессмертна только истина.
Тёплый и ясный день закончился таким же вечером. Снова собрались друзья. Первым прибежал Симон, будто у него было меньше всего дел. Затем пришёл Критон с сыном. Аполлодор и Платон встретились где-то на улице и вошли во двор вместе, неся корзину со съестным. Ужинали и беседовали у костра, набросав в кучу горящих листьев сухих веток. Говорили о том же, о чём говорили вчера, — убеждали Сократа покинуть Афины.
Сократ отшучивался, а потом сказал:
— Они не успеют.
Они — это Критий и Лисандр.
Сократ произнёс это с такой уверенностью, что друзья его умолкли и призадумались. А он, выждав немного, продолжал:
— Лисандра уже нет: сегодня его флот вышел из Пирея. А Критий будет принимать решение так долго, пока Фрасибул не окажется разбитым. Лишь победив Фрасибула, он казнит меня. Но Фрасибула он не победит. И, зная это, он не станет усугублять свою вину перед народом казнью Сократа. Тем более что знает и другое.
— Что? — спросил Аполлодор, видя, что Сократ не собирается объяснять им это «другое».