Чаша цикуты. Сократ
Шрифт:
— Да, правильно, — морщась, как от тошноты, ответил Критий.
— Но, сказав так, — продолжил Сократ, — ты подтвердил и то, что подлый и трусливый человек не может добровольно признаться в подлом и трусливом убийстве.
— А из этого что следует, высокомудрый Сократ? — язвительно спросил Критий.
— А из этого следует, что я был прав, говоря, что ты не можешь признаться в убийстве Алкивиада. Ты и не признался.
— Подожди, — мотнул головой Критий. — Ты запутал меня. Но я сейчас выпутаюсь. Да, да, я выпутаюсь. Недаром же я учился искусству диалектики у тебя.
— Надеюсь, — усмехнулся
Критий оживился — в нём пробудилась страсть спорщика. Он вскочил и заходил по комнате, потирая ухо ладонью.
— Впрочем, а что же я сказал тебе там, в воображаемом тобой разговоре со мной? — спросил он, остановившись. — Ведь я не мог промолчать?
— Ты не промолчал, — согласился Сократ. — Я могу сказать, как ты ответил мне. Сказать?
— Скажи.
— Хорошо. Я скажу. Но при одном условии: ты возьмёшь обратно свои слова о том, что я пьяный и злой старик. Берёшь?
— Беру, беру. Продолжай, — потребовал Критий — Просто интересно: то ли я сказал тебе, что собираюсь сказать теперь. Это очень занятная игра. Говори!
— Ты ответил так, как мог ответить только мой ученик: «Да, я не могу признаться в убийстве Алкивиада, потому что я его не убивал. Нельзя признаться в том, чего я не совершил. Глупо честному человеку возводить на себя поклёп. А я не глупец. Подлый человек не признается в совершенном им преступлении, потому, что он подл. Честный и безвинный даёт честный ответ: «Я не убивал». Так ли ты хотел ответить мне, Критий? — спросил Сократ.
— Да, именно так, клянусь псом! — засмеялся Критий. — Именно так!
— Значит, я не пьяный и не злой старик?
— Забудь об этом, — сказал Критий и снова присел рядом с Сократом. — Ты заставил меня оскорбить тебя. Прости. Беру обидные слова обратно. Но вернёмся к предмету разговора. Итак, как человек честный и невинный я ответил тебе: «Я не убивал Алкивиада». Но тебя мой ответ не удовлетворил. Или удовлетворил?
— Не удовлетворил.
— Почему?
— Потому что Алкивиада убил ты, Критий.
— О боги! — вздохнул Критий. — Зачем тебе это, Сократ? — Глаза его снова остановились.
— Затем, что истина всего дороже, — ответил Сократ.
— А жизнь? — спросил Критий. — Она не дорога тебе? Ты не так глуп, Сократ, чтобы не догадаться, чего будет стоить тебе твоё упрямство. Знаешь, я не остановлюсь, хотя мне так не хочется принимать столь ужасное для тебя решение. Оно будет ужасным и для меня. Нельзя убивать свою мать, своего отца, своего учителя...
— И брата, Критий.
— Конечно, и брата. Нельзя, если это месть за личные обиды, — продолжал Критий. — Но есть нечто, что выше нас, Сократ, что выше запретов. Ты наносишь мне не только личную обиду. Ты посягаешь на первого человека в государстве, а значит, и на государство. Не стану объяснять тебе, что покой и благополучие государства — это покой и благополучие сотен тысяч людей, народа. И вот ради защиты покоя и благополучия народа я приму решение, которое будет для меня тяжким. Да, я приказал казнить многих, но только ради того же.
— И Алкивиада?
— Зачем же Алкивиада?
— Как раз этот вопрос я и задал тебе в самом начале, Критий: зачем ты убил Алкивиада? Спросив
— Пустое, — сказал Критий. — Если я проиграю спор, я ничего не потеряю, так как об этом никто не узнает. Ты же, выиграв спор, потеряешь жизнь.
— Жизнь? Конечно. Этим твоим словам я верю.
— Стало быть, победа в споре для тебя важнее жизни?
— Не победа, а истина, Критий.
— Но истина требует доказательств. Упрямство не ведёт к истине. Это из твоих наставлений, Сократ. Как видишь, я был всё же хорошим учеником.
— Что ж, давай вернёмся к доказательствам, — предложил Сократ. — Ты сам предложил способ их отыскания. И не там, в воображаемом разговоре, а здесь, Критий. Только что.
— Что же я предложил? — спросил Критий, устало облокачиваясь на подушки. — Ну, выкладывай. И поторопись: у меня мало времени.
— Ты сказал: есть нечто, что выше нас, что выше запретов на убийство.
— Да, я это сказал.
— И вот если я докажу, что ты хотел и мог совершить убийство, то тем самым я докажу, что ты его совершил. Кроме того, я должен доказать, что ты человек подлый и потому совершил убийство как подлый человек.
— Попробуй, — сказал Критий, отвернувшись.
— Ты ненавидел Алкивиада с молодых лет, потому что Алкивиад был талантливее тебя, удачливее и красивее. Ты мог бы любить его за это, а ещё за то, что он твой брат, но ты завидовал ему и ненавидел его. Многие выражали свою зависть и ненависть к Алкивиаду открыто, мешали ему, обвиняли его в том, в чём он был и не был виноват, а ты Критий, таил свою зависть и ненависть в душе. Тщился сравняться с Алкивиадом хоть в чём-то, не мог: боги не дали тебе ни таланта, ни удачливости, ни красоты. Ты не знал, как справиться с Алкивиадом, и потому ушёл в гетерии, в тайные кружки, где вынашивались и обсуждались — тайно! — планы разгрома демократии и захвата власти, которая лишь одна может дать то, чего не дали боги: силу, славу, свободу дурным намерениям и страстям. Тебе, как и твоим друзьям, представлялось, что власть выше таланта, ума и красоты, потому что она открывает лёгкий путь ко всему, что с трудом добывают ум, талант и красота. Продолжать? — спросил Сократ.
— Продолжай, — махнул рукой Критий.
— Но что мешает людям бездарным, завистливым и подлым пробиться к власти, Критий? Ответ очень прост: власть умных, талантливых и благородных. Чего могут желать бездарные и завистливые? Поражения талантливых и благородных. Но такого поражения их можно добиться только с помощью подлости и коварства. Только подлый человек может желать, чтобы во главе Афин стал бездарный человек. И только путём коварства и предательства можно достичь этого. Ты достиг, Критий. Дорогу к власти тебе проложили мечи спартанцев, давних врагов афинян. Уничтожена демократия, погублены народные вожди, разрушены укрепления города. Разве это честный путь к власти, разве ты пришёл к ней, соревнуясь с другими в уме, подвигах и благородстве? И разве ты принёс счастье афинянам, а не горе? Свободу, а не рабство? Когда б большее счастье, чем все другие, большую свободу и могущество, чем твои соперники, кто стал бы упрекать тебя?