Чаша цикуты. Сократ
Шрифт:
— Когда б Афины нуждались в сотне философов, их было бы сто. А так они, судя по всему, и в одном не нуждаются, раз решили избавиться от меня. От сапожников же не избавляются. Теперь и посуди, кто важнее для афинян.
— Так то для афинян. А для мудрости?
— Если афинянам не нужна мудрость, то мудрость не многого стоит, Симон. Афины, говорил великий Перикл, слава мира, его гордость и красота. Нет ничего лучше Афин. И что делают Афины, то и закон.
— Даже тогда, когда они убивают невинных?
— Даже тогда, — сказал Сократ.
— Нс понимаю, — признался Симон. — Объясни.
— А
— Понял, — ответил Симон и спросил: — Так ты возьмёшь мои педилы?
— Конечно, — ответил Сократ. — Мне будет приятно думать, что последние шаги по жизни я сделал в педилах Симона, моего старого доброго друга. Давай выпьем за нашу дружбу, Симон, — предложил Сократ, наполняя кружки.
— Ох, — похлопал себя по животу Симон, — я уже наелся и напился до отказа, но всё равно не откажусь от кружки вина за дружбу. За дружбу! — произнёс он громко, подняв кружку над головой.
— За дружбу! — сказал Сократ.
Каждый день Сократа навещали друзья. Снова и снова приходили к нему Платон, Критон, Антисфен, Аполлодор, Критобул, фиванцы Симмий и Кебет, Аристипп из Кирены, мегарец Евклид и, конечно же, Симон. Эти встречи напоминали те, прежние, когда беседа текла часами и спор не умолкал среди веселья. Правда, веселья теперь было мало, хотя Сократ старался всех развеселить. Многие украдкой вытирали слёзы, глядя на Сократа, и при первом же удобном случае возвращались к разговору о побеге из тюрьмы. Но Сократ был непреклонен. Из всех разговоров с друзьями только этот разговор, о побеге, и огорчал его. Во всё же остальное время он бывал весел, шутил, будто не знал, что священная триера уже приближается к берегам Аттики.
Были ночи, когда он спокойно спал. Были ночи, когда он не смыкал глаз. Был Сократ человек, не Бог. Его терзали сомнения.
А вдруг душа, расставшись с телом, гибнет и уничтожается сама? Вот и Кебет с Симмием спрашивали его об этом и требовали доказательств бессмертия души. А Симмий говорил, что иные сравнивают душу со строем лиры: когда разрушается лира, разрушается и строй...
Погас светильник оттого, что кончилось масло. Свет и тьма противоположны, как жизнь и смерть. Огонь приносит свет, душа приносит жизнь. То, что приносит свет, не может быть тьмою. То, что приносит жизнь, не может умереть...
Критон постучался в ворота тюрьмы, когда едва начало светать. Стражник узнал его и впустил. Критон протянул ему горсть монет. Стражник спросил шёпотом:
— Когда?
— Узнаешь. Молчи, — ответил Критон.
Он прошёл в тюремную камеру.
Сократ ещё спал. Критон не стал будить его. Присел на край ложа, наклонился и заглянул в лицо спящему. Сократ и прежде легко переносил всякие невзгоды. Недаром Платон говорит, что у Сократа счастливый характер. Вот он, кажется, даже улыбается во сие. Интересно, какие ему теперь видятся сны? А ведь и точно — улыбается. Быть
Быть может, он беседует сейчас с Алкивиадом, которого раненным вынес с поля боя при Потидее, прокладывая себе путь мечом. Многие в том походе восхищались его мужеством. И терпением.
Сократ открыл глаза и очень удивился, увидев Критона.
— Ты что пришёл в такое время? — спросил он потягиваясь. Или уже не так рано?
— Очень рано, — ответил Критон. — Мне по-стариковски не спится, Сократ.
— И давно ты здесь?
— Давно. Не хотел будить тебя.
— С чем ты пришёл?
— Сегодня вернётся с Делоса корабль.
— Завтра, — возразил Сократ. — Мне снилось, что корабль придёт завтра, — улыбнулся он. — Так что у нас ещё есть время поговорить.
— Послушай, Сократ, — заговорил Критон, волнуясь. — Ещё есть время, ещё не поздно. Умоляю тебя. К побегу давно всё готово. Нужно только одно — твоё согласие. Послушайся меня и не отказывайся от спасения. Я не могу лишиться тебя. Мне никогда и нигде больше не найти такого друга, Сократ! Уже и теперь говорят, что от тебя отказались все друзья. Что может быть позорнее такой славы?!
— Прости меня, — сказал Сократ. — Ведь мы уже всё обсудили. Не огорчай меня своей настойчивостью. Я люблю вас всех, очень люблю. Но более всего люблю философию, которую избрал прежде, чем встретиться с вами, с моими друзьями... Нет, милый Критон, ничего нельзя ставить выше справедливости: ни детей, ни друзей, ни жизнь. Если ты станешь снова переубеждать меня, напрасно потеряешь время. Прости.
Солнце висело над горной грядой, и она притягивала его к своим зубцам, как притягивают железное кольцо магнесийские камни. Надвигался тихий и тёплый вечер. И никто не молил всесильного Зевса о свершении чуда справедливости. Одна лишь Ксантиппа, жена Сократа, кричала и в отчаянии рвала на себе волосы. Друзья, которые были с ней в этот час, не могли удержать слёз.
Солнце уже коснулось краем зубчатой гряды, когда всех их впустили в камеру для прощаний. Сократ вышел из комнаты, в которой мылся, и велел женщинам уйти.
— Пусть принесут яд, если уже приготовили его, — сказал он тюремщику. — А если нет, пусть сотрут цикуту, — и стал смотреть в окно, пробитое в толстой каменной стене.
Он видел Акрополь. Закатное солнце освещало золотым светом мраморные колонны Парфенона. И это было так чудесно и милосердно: увидеть перед кончиной лучшее из всего, что построили на земле люди...
— Солнце ещё не закатилось, Сократ, — сказал Критон. — Зачем ты торопишься? Иные принимали яд затемно, а до того ужинали, пили вволю... Время терпит!
— Смешно, Критон, цепляться за жизнь и дрожать над её последними каплями. Пусть принесут яд, друг мой. Вели сделать это.
Критон помедлил, затем вздохнул и кивнул головой рабу, стоявшему у дверей.
Раб удалился. Его не было довольно долго.
Сократ всё стоял у окна, и друзья, подходя по одному, молча обнимали его. Только фиванец Кебет сказал: