Чаша цикуты. Сократ
Шрифт:
Он давно уже знает эту особенность слов — не только быть связанными в мыслях с тем, что они обозначают, именами и названиями чего они являются, но и вступать в прихотливую связь с другими словами, вещами, явлениями, людьми, не обозначая их, а только напоминая о них, воскрешая в памяти. И вот, когда он подумал об облаках, плывущих над Афинами в высоком синем небе, он вспомнил Аристофана, своего давнего друга, которого нет сейчас в Афинах, потому что его пригласили куда-то, где ставят в театре его очередную комедию. Аристофан моложе его лет на двадцать, но велик и признан давно, и его блистательные комедии разыгрываются в театрах Эллады с непременным успехом. Это прекрасно. Но в этих комедиях нет-нет да и высмеивается он, Сократ, чудак и незадачливый софист, каким он, Сократ, представляется многим. Первую такую комедию
То, что Сократ не признает отечественных богов и развращает молодёжь, не Мелет придумал в своём обвинении. Это даже не выдумка давно озлобившегося на Сократа демагога Анита, «бобового вождя». Афиняне болтают об этом уже давно, потому что эти обвинения вообще касаются софистов, этих бродячих чужаков, которым афинские боги и законы не указ. За это судили и Анаксагора из Клазомен, и Протагора из Абдер. Анаксагор, друг и учитель Перикла, говорил, что мировой материей движет Разум и что, стало быть, мир не нуждается в богах, что солнце — это всего лишь раскалённый камень, а не божественный лик Гелиоса, а луна — только обломок земли. Вся философия для афинян чужестранка, изобретение хитроумных врагов, достойное уничтожения. Афинской философии не существует. Даже Солона, который выдвинулся на роль отечественного философа, они вынудили убежать в Египет. А тут какой-то Сократ, бедняк, оборванец, заявляет, что, познавая себя — ах, ах, какая важная персона! — он познает истину мироздания, что в нём живёт демоний, голос некоего божества, наставляющего его на путь разума и справедливости. И вот ведь ещё какая дерзкая выдумка: будто Дельфийская Пифия сказала, что Софокл мудр, Еврипид мудрее Софокла, а Сократ — самый мудрый из афинян. Какая ложь, какая наглость, какое самомнение!..
Следует изгнать Сократа из Афин, как и всех прочих софистов, и тогда афиняне спокойно займутся своими главными делами — пересудами, сутяжничеством, вымогательствами и крючкотворством. Вот и Аристофан однажды сказал об афинянах горькую правду: «Ваше единственное занятие — сутяжничество». А Лисий... Ах, Лисий, добрый человек. Оратор Лисий написал для Сократа защитительную речь, которую тот должен был, по мнению его друзей, произнести сегодня на суде. В этой речи Лисий льстил афинянам, и уж так льстил, что читать его прекрасно написанную речь было стыдно. Сократ вчера так и сказал Лисию:
— Прекрасная речь, мой Лисий, но для меня неподходящая.
— Как же прекрасная речь может быть для тебя неподходящей? — резонно заметил Лисий.
— А вот так, — ответил ему Сократ, возвращая свиток с речью. — Разве и прекрасные наряды не были бы для меня сегодня неподходящими?
В одном Лисий был прав, сочиняя речь: афиняне любят лесть.
Сегодня Сократ надел новый хитон, но от нового плаща, который подарил ему Критом, отказался, сказав: «Если я мог жить в старом плаще, то и умереть в нём смогу».
Старый привычный плащ. Чёрный. Укрыться им — и умереть...
Хулу на Сократа возводили глупые, сильные, злые, честолюбивые, порочные, трусливые, жадные, ничтожные, продажные — и он смеялся над ними, презирал их, даже ненавидел, клеймя их словами Гомера: перед мудрым Одиссеем глупая чернь должна молчать.
Сначала Сократ обиделся и на Аристофана за то, что тот наговорил о нём в своей комедии «Облака» много вздора и небылиц. Но потом простил Аристофана, а позже крепко подружился с ним, объясняя перемену своего отношения к поэту тем, что тот вывел в комедии не его, не Сократа — философа, любителя мудрости, а софистов, мнимых мудрецов, каковым афинянам представляется порой и Сократ. И всё же с той самой поры, как была поставлена в театре Диониса комедия «Облака», о нём заговорили как о богохульнике и развратителе молодёжи. Это там, в «Облаках», о нём впервые сказано, что он не признает богов Олимпа, а обожествляет облака, что он «проповедник тончайшей чепухи», обучает юношей, как выдать ложь за правду, как выскользнуть из рук кредиторов и поколотить родителей, если те скупы чрезмерно.
Да, таким он мог бы быть, когда б и впрямь был софистом. Но он не софист. Подобно Пифагору, он называет себя философом, любомудром, искателем мудрости, её почитателем. Он ничему никого не учил, а только вместе с другими, беседуя, пытался докопаться до истины, которая,
Страсть овладеть этим искусством пробудилась в нём давно. Однажды кто-то рассказал ему, что философ Анаксагор утверждает, будто всему в мире сообщает порядок и служит причиной Ум. Сократу это очень понравилось: значит, можно выйти из любого затруднения, если всему причина Ум, рассудил он, а не воздух, огонь, вода, эфир, как говорят другие мудрецы. Размышляя тогда об этом, он пришёл к выводу, что всему причина не просто Ум, а божественный Ум — источник всего. А потому, чтобы познать мир, надо познавать не предметы мира, а их источник, который предшествует им и существует сам по себе как понятие, как принцип, как идея. А вещи, предметы мира потому являются такими, какими они существуют, что причастны этим понятиям, принципам, идеям. Прекрасные вещи причастны прекрасному самому по себе, благие деяния — благу самому по себе, великие поступки — великому самому по себе. И так — всюду и всегда. И в человеке всё обусловлено божественными причинами, а душа его — божественным разумом. И кто познает себя, тот познает божественный разум и всё мироздание. В этом, и только в этом, великий смысл изречения, начертанного в Дельфах на стене храма Аполлона спартанцем Хилоном: «Познай самого себя». Это самый надёжный путь познания. И единственный. Не через пророчества, гадания, приметы, знамения и сны — хотя и этим пренебрегать не надо, — а через познание самого себя, своей причастной божественному разуму души. И человек настолько добродетелен, насколько приобщился к божественной мудрости. Добродетелен Философ. Он стоит между Богом и людьми, погрязшими в невежестве и, стало быть, в пороке. Невежество — самый ужасный порок, потому что является самым страшным оскорблением Бога. А ведь и надо-то всего, чтобы человек вспомнил о прежних знаниях, которыми насытилась его вечная душа в бесконечных странствиях по этому и тому миру, видимому и невидимому... Философия достойна любого трона, а философ — любой короны. Миром должны править знающие...
— А не бобовые вожди! — выкрикнул Сократ и рассмеялся.
XI
Первой навестила его в тюрьме Ксантиппа. Тюремщик разбудил Сократа:
— Уже светает. К тебе пришла жена.
— Хорошая ли погода? — спросил Сократ, поднимаясь со своего тюремного ложа и потягиваясь.
— Хорошая. Всю ночь светили звёзды, да и теперь небо ясно.
— А в каком настроении моя жена?
— Она плачет. Привести?
— Да, приведи. Это моя жена: в хорошую погоду может плакать только она. Но окажи мне одну услугу, — попросил Сократ, — не оставляй меня с женой слишком долго. Никакими словами нельзя изменить погоду, и никакими словами я не смогу утешить жену... Понял ли ты, о чём я тебя прошу?
— Понял, — ответил тюремщик. — Но жену можно утешить иначе, — усмехнулся он. — Или, кроме слов, у тебя для утешения жены ничего нет? Если есть, я стану приводить её к тебе каждый день, но, сам понимаешь, за плату. Много не возьму, — поспешил добавить тюремщик.
— А за то, чтобы выпустить меня отсюда, ты взял бы много? — спросил Сократ. — Во сколько ты оценил бы мою свободу?
— Ты получишь её бесплатно, — сказал тюремщик. — Правда, для этого тебе придётся отправиться на тот свет. На том свете, говорят, лучше, чем здесь. Ты что-то об этом знаешь?
— Скоро узнаю, — ответил Сократ.
Конечно, Ксантиппа плакала. Что ещё могут женщины, когда их настигает беда? Они плачут. Но слёзы ничего не могут изменить. Египтянки собирают свои слёзы по покойникам в прозрачные колбочки, чтобы потом похвастаться перед знакомыми и родственниками, как сильно они скорбят. А некоторые из них, надо думать, доливают в эти флакончики воду, потому что притворщицы и обманщицы. Ксантиппа к таким женщинам, разумеется, не принадлежит. У неё дурной характер, но добрая и честная душа.