Чаша цикуты. Сократ
Шрифт:
— Стало быть, мы живём только здесь и только здесь обладаем душой, — сделал вывод Симмий. — И сама жизнь есть только свойство живущего. Со смертью прекращается всё. Разве не так, Сократ?
— Выпей, — предложил Симмию Сократ и протянул ему наполненную вином кружку. — А когда выпьешь, я тебе отвечу. И ты выпей, — подал он другую кружку Кебету. — Жизнь — только здесь, вино — только здесь, веселье — только здесь... И значит, не стоит отказываться от радости только потому, что у одних она скоро кончится. Напротив, надо радоваться ещё сильней, чтоб восполнить её краткость. Разве не так?
Закусывали оливками, козьим сыром и фруктами. Сократ сам подавал оливки и фрукты своим ученикам и говорил посмеиваясь:
— Кормлю вас из собственных рук. Можно
— Вот, — заметил Симмий. — Прежде ты так не говорил, а теперь будто согласен с этим. Всё кончается здесь?
— Нет! — ответил Сократ. — Не кончается! Хотя, не скрою, мне приятно думать о том, как вы стараетесь выманить меня из тюрьмы, мои мальчики. Уж так стараетесь, что готовы ради успеха дела поступиться истиной, бессмертием души, Полями Блаженных и, кажется, даже богами. — Сократ засмеялся, потрепал по плечу Кебета, который сидел рядом с ним, погладил руку Симмия, дотянувшись до него через камень-стол. — Вот что я думаю, — продолжал он. — Не спорю: в ваших рассуждениях много такого, что и опровергнуть невозможно. Но вот в чём я должен вам признаться: я верю в старинные предания, что всех умерших ждёт некое будущее. Может быть, это не то, что мы думаем, — не Лид, не Элисий. Ноя всё же очень надеюсь, что за справедливую жизнь человек после смерти, душа этого человека, попадает в иной мир, остаётся бессмертной и там, за пределами земного существования, обитает в обществе богов и душ великих. Это и есть награда за муки жизни. Земная жизнь — подготовка к жизни вечной. Потому-то земная жизнь так мучительна, так трудна. Но ведь и награда велика — вечное блаженство! И те, кто по-настоящему предан философии, заслуживают такой награды более, чем другие, потому что и при жизни занимаются умиранием и смертью, подготовкой души к бессмертию. Философия, мои друзья, — это истинная вера, потому что истинный Бог — Знание.
— Не повторяешь ли ты Пифагора, учитель? — спросил Симмий.
— Нет ничего худого в том, чтобы повторять мысли великих. Солнце всходило и в древние времена, а мы ему всё так же радуемся, будто оно восходит впервые. Так следует относиться и к истинам.
— И в чём же истина Пифагора? — спросил Кебет.
— В том, что тело — темница души и что смерть освобождает душу от оков, когда на то есть решение богов. Вот и обо мне боги подумали, допустили моё осуждение и, стало быть, смерть. А вы предлагаете воспротивиться решению богов, воспротивиться законам Афин и бежать...
— Но, может быть, и на это есть решение богов, на побег? — заметил Кебет. — Как знать?
— Боги не народное собрание, где решения принимаются с такой же лёгкостью, как и отменяются, стоит лишь очередному оратору заговорить убедительно и красиво. Боги, думаю, принимают решения не большинством голосов, а по истине... Да, и вот ещё что: нельзя философу жить суетно. Коль боги избрали его для служения мудрости, то и жить следует по законам мудрости. И умереть мудро.
— В чём же мудрость твоей преждевременной смерти, Сократ? — спросил Симмий. — Не мудрее ли умереть своей смертью?
— Смотри, — резко сказал Сократ, — вот стоит нечто плохое. Стоит и сто лет, и тысячу. И никто ему не говорит, что оно плохое. Но однажды приходит некто, приходит философ, и говорит: «Это плохое». Его за эти слова убивают, потому что плохое всесильно. Но в тот самый миг, когда плохое убивает философа, оно теряет свою силу, а истина её приобретает. Так изменяется мир, друзья мои. Изменяется к лучшему. Мудрость, осуждённая на смерть, становится всесильной и вечной. Так живёт философ и так умирает.
Той ночью ему снился Делос. Он видел, как священная триера бросила якорь в Телосском порту и как он сам вместе с юношами и девушками сошёл на берег. Юноши и девушки были прекрасны, а он, Сократ, стар и уродлив. Все сразу это заметили и закричали, окружив его плотным кольцом: «На жертвенник его! На жертвенник!» Он изо всех сил сопротивлялся, когда его повели к храму
С этими словами Сократ проснулся, не зная, кричал ли он на самом деле. Но вот скрипнула дверь, и голос стражника спросил:
— Ты звал меня, Сократ?
— Нет, — ответил Сократ. — Я звал Аполлона.
— Молись тише, — сказал стражник. — Молиться богам надо тихо.
Сократ никогда не бывал на Делосе. Даже в молодые годы.
Потому что чести быть включёнными в состав священного посольства удостаивались только красивые юноши. И девушки, разумеется. Сократ же не был красивым, да и нужными талантами не обладал — не играл ни на каком музыкальном инструменте, не пел, не плясал, не сочинял стихи, хотя всему этому его когда-то учили. Афиняне думают, будто только музыка и поэзия радуют Аполлона, угодны ему и приятны. Будто ему нравится дым сжигаемых на алтаре окороков, обложенных жиром и политых вином, чей смрад не могут заглушить аравийские благовония, сжигаемые тут же в курильницах. Самое простое — бить по струнам, дудеть на флейтах, колотить в бубны, петь, кричать и танцевать, подбодрив себя жареным мясом и вином. И дикари северных равнин так же угождают своим отвратительным божествам, тоже поют, и пляшут, и льют на алтари горячую кровь, правда человеческую, тогда как эллины — кровь молодой телки. Только этот шаг и сделали эллины: приносят в жертву богам уже не людей, а животных. Впрочем, так ли это? Разве не его, человека, собрались они принести в жертву пусть не богам, но установлениям, защищающим богов? Он, Сократ, не признает богов и, значит, должен быть казнён...
Истинный дар Аполлона не умение музицировать, петь, танцевать и сочинять гимны. Истинный дар Аполлона — умение мыслить. По справедливости он, Сократ, должен был возглавлять священное посольство на Делос, а не сидеть в тюрьме...
Но как он испугался во сне, что его заколют на алтаре. Смерть на алтаре — быстрая и, пожалуй, не такая мучительная, какую он избрал себе, прожив семьдесят лет. Да что прожил — преодолел, не уронив перед лицом Бога ни капли своего достоинства ни в битвах, ни в житейских склоках, ни на политическом поприще. Жизнь — вот труд, который страшнее смерти на алтаре. Вот жизнь, которая страшнее смерти. И вот смерть, которая достойна философа. Избрав своим служением философию, человек выбирает не просто музу, но судьбу, самую прекрасную и самую тяжкую из всех существующих...
Чего же он так испугался во сне? Да ведь не он испугался, а тело его испугалось. Душа же пожалела тело, у которого со смертью отнимается всё: тепло, живость, прочность, красота и все удовольствия, которые оно испытывает при жизни, доставляя муки душе. Но душа терпит эти муки, зная, что смертью тела она приобретёт то, что сторицей восполнит все её страдания: свободу и бессмертие в обществе бессмертных и прекрасных душ. Тело же превратится в прах земной — в пепел и дым, если его сожгут, в глину, если предадут земле. Это тело его кричало: «Не убивайте меня!»
До рассвета было ещё далеко, и Сократ снова уснул. И опять видел сон про Делос, про то, как священная триера взмахнула вёслами и покинула гавань острова. Утром он проснулся с мыслью о том, что «Делиас» уже возвращается в Афины.
Платон после суда над Сократом заболел. Он так любил учителя и так мучился тем, что не может защитить его, что силы вдруг покинули его, а всё тело наполнилось жаром. Он не поднимался с постели много дней, ничего не ел, ничего не помнил, но вот болезнь вдруг кончилась, отпустила, когда ему почудился голос Сократа, который приказал: «Приди ко мне, Платон! Нам надо проститься».