Чаша гнева
Шрифт:
Робер не собирался спорить с трубадуром. Вонь нечистот забивала ноздри. Темно было настолько, что вряд ли удалось бы разглядеть даже ладонь, поднесенную к лицу.
Помимо темноты и смрада донимал холод. Стены были просто ледяными, а на пол было боязно даже сесть. Человек, проведший в подобном каменном мешке несколько дней, неизбежно застудил бы себе внутренности.
Но молодой тамплиер вовсе не намеревался находиться в подземельях замка так долго.
– Ничего, с Господней помощью мы выберемся отсюда! – сказал он.
– Вряд ли Господь
– Это мы посмотрим, – проговорил Робер, и пальцы его нащупали выпуклость Чаши.
Впервые он попал в такую ситуацию, где ничего, кроме ее пламени, не могло помочь. Вряд ли клермонский прелат будет сообщать Ордену о захваченном им предположительно беглом рыцаре, ведь никто не даст за отступника ни гроша.
Слова молитвы сами ложились на язык, гладкие, точно обкатанные водой валуны. Робер шептал, подняв Чашу перед грудью, и та постепенно нагревалась. По предплечьям побежало тепло, оттаяли занемевшие пальцы…
– Матерь Господня! – воскликнул Файдит с таким ужасом, словно увидел самого Сатану. – Что это, клянусь Святым Марциалом!
По ободку небольшого сосуда, который держал в руках рыцарь, бегали язычки алого пламени, а сама чаша сияла теплым золотистым светом. Грязные неровные стены впервые были освещены настолько сильно, а покрытый темными пятнами блестящий пол и испускающая зловоние дыра в углу лучше бы так и оставались в темноте.
– Прошу тебя, добрый монах, не спрашивай ни о чем! – сказал Робер, всем телом чувствуя, что огонь, покорный его воле, готов вырваться наружу. – Это то, что поможет нам выбраться отсюда! А на вопросы, которые рвутся у тебя с языка, я вряд ли смогу ответить!
– О, Матерь Божия! – Файдит поспешно закрестился. – Святой Грааль!
Робер не стал разубеждать спутника. Ему было не до того. Осторожно наклонив Чашу, он произнес положенные слова, и из ее чрева ударил столб пламени. Заскрипел мгновенно накалившийся камень на той стороне коридора, решетка оплывала, таяла, нагревшийся до алого цвета металл тек, точно масло.
Испуганно вопили узники в соседних камерах.
– Иди за мной, – проговорил Робер тусклым, невыразительным голосом, когда препятствие перестало существовать.
Гаусельм не осмелился возражать. Сердце монаха охватывал глубочайший страх. Впервые в жизни он соприкоснулся с чем-то, что не мог объяснить Божественным или демонским вмешательством.
Конечно он слышал о Святой Чаше, но никогда не думал, что столкнется с ней!
Робер шел вперед с закрытыми глазами. Опущенные веки не мешали видеть. Ярко горела впереди Чаша, тусклым хрусталем светилось за спиной сердце трубадура, окутанное серыми покровами испуга, по сторонам, запертые в своих камерах, метались узники епископа. Их души полнила чернота отчаяния вперемешку с алым пламенем гнева.
Дверь распахнулась в тот самый момент, когда Робер достиг ведущей к ней лестницы. Стоящие у нее стражники
Чтобы тут же погибнуть в огне.
Они не успели даже вскрикнуть, не смогли удивиться. Вставшее вокруг пламя отняло их жизнь так же быстро и легко, как отряд озверевших наемников – невинность у попавшейся им в руки монахини.
Робер видел, как отлетели прочь души.
Он шел, не ощущая жара, и пылавшее в сердце наитие подсказывало, куда повернуть. Еще дважды вставали на пути воины епископа, и оба раза погибали, не успев даже поднять оружие.
За спиной скулил от ужаса монах.
По донжону широкими кругами распространялась паника. Слышались крики, звон и какой-то грохот. Кое-где пламя нашло во что вцепиться, и по коридорам поползла пелена серого дыма.
Когда Робер и его спутник оказались во дворе замка, суетой тот напоминал потревоженный пчелиный рой. Скрипел ворот колодца, в полумраке сгущающегося вечера носились ополоумевшие слуги с ведрами, из недр донжона поднимались тонкие серые струйки.
– Вон они! – завопил кто-то зоркий и бдительный из бойницы второго этажа. – Пленники убегают! Стреляйте!
Робер взмахнул Чашей, и кольцо пламени, расширяясь, ударило во все стороны. В нем без следа сгорели стрелы, посланных стоящими на стенах арбалетчиками, которые, несмотря на пожар, не покинули своих постов. Несколько человек упали, обожженные.
– Колдуны! – крикнул тот же голос, но теперь в нем звучал страх. – Слуги дьявола!
Точно вознамерившись подтвердить сказанное, Робер наклонил Чашу вперед, и поток пламени потек к воротам. Те, сколоченные из плохо горящего прочнейшего дерева, окованные толстыми полосами металла, занялись в один миг, словно их долго пропитывали смолой.
– Стреляйте, и да направит Господь вашу руку! – на этот раз командовал, судя по голосу, сам епископ, и залп вышел куда более дружным. Но все стрелы канули в окутавшее беглецов пламенное облако, древки сгорели в полете, а наконечники каплями расплавленного металла упали на землю.
Руки опустились даже у самых метких стрелков.
Ворота рухнули с грохотом. Одна из подпирающих их с боков башен слегка накренилось – не выдержавший бешеного жара камень пошел трещинами. С верхней площадки ее с воплем вывалился воин.
С мокрым шмяканьем его тело ударилось о землю.
– Еще выстрелите – я сожгу весь замок! – крикнул Робер, поднимая пылающую Чашу повыше.
В полной тишине, нарушаемой лишь треском огня, он перешагнул через догорающие остатки ворот. Гаусельм перепрыгнул их, подобрав ризу, и вприпрыжку понесся вниз по склону.
Замок Лезу остался за спиной. Судя по возобновившимся крикам, там вновь взялись за борьбу с огнем.
Робер опустил Чашу и прибавил шагу. И в это самый момент что-то свистнуло, и Файдит с коротким всхлипом упал. Из его спины торчала короткая арбалетная стрела. Арбалетчик явно выпустил ее наудачу, от досады разрядив оружие вслед беглецам.