Часовая башня
Шрифт:
Но, где, на каком месте должен пасть его выбор? Сомневался.
Архангельск? Не слишком ли далеко от Москвы? Но, к чёрту эту большую деревню, со всеми её бесчисленными тётушками и дядьками, являвшимися ему родственниками. Ненавидел её, как напоминание о своих предках, коих стыдился, как можно скорее желая всеобщего признания как европейца.
Ниеншанс? Пожалуй, что это место будет получше. Там не слышна была Русская речь. Чухонцы на своих многочисленных, где Ингерманландских, а где и Карельских, похожих между собой наречиях ублажали его, уставший от Русского слова слух. Со своими соратниками же, общался по-немецки, иногда, в исключительных случаях переходя на Английский, который знал плохо.
Но, для этого следует изгнать Шведов. Задача не простая. Чёрт возьми, куда бы ни сунулся, везде, подобно паутине, таилось гнилое прошлое, с многими ошибками и последствиями нерешительности Рюриковичей. Ненавидел этот род, только лишь за то, что знал; в нём слишком много Русского, точнее присущего той средневековой Руси, которую, как считал; именно ему предстоит выжечь калёным железом из России, как хотел теперь называть все те земли, принадлежавшие ему.
Нет, не Московия, не Русь, а именно Россия. Великия и малыя, со всеми новыми территориями, что именно, как был уверен, должен присоединить к уже существующим, мечом и огнём, как веру православную насаждал князь Владимир. Но если нужно, то и её сменит на своей земле. Та сила, что в порывах гнева, судорогой искажала его лицо, говорила сама за себя, давая уверенность в будущих победах.
Неимоверно отстала страна от той же Голландии, или Англии, где бывал в гостях у короля, который приказал выполнить его портрет в знак уважения.
И, сейчас, в 1698 году, вернувшись на Родину, лелеял в себе планы строительства своей новой резиденции. Не как столица нужна была ему, а место, где мог бы жить по своим правилам, демонстративно приближая к себе тех, кто хотел быть с ним. Не видел смысла, да и не имел желания сразу объявить войну всей стране. Собственным примером создавая вокруг себя частичку нового, что вскоре, как был уверен, обязательно должно было захлестнуть всю страну.
Окружив себя последователями этой идеи, постепенно шёл к ней.
Яков, будучи сторонником Петра участвовал практически во всех сражениях, связанных с отвоеванием прежде спорных русских территорий.
После взятия Ниеншанца, на следующий день участвовал в нападении на несвоевременно пришедшую в помощь защитникам крепости шведскую эскадру, в составе двух малых фрегатов, шнявы и большого бота.
Во главе одной из тридцати лодок с солдатами был Яков. На двух других находился Пётр и его друг Меншиков. За эту победу был учинён кавалером Святого Андрея вдобавок получив медаль за взятие двух вражеских судов, с надписью; «не бывалое бывает», по распоряжению Петра, специально отчеканенную для каждого участника события.
Под командой фельдмаршала Шереметьева в начале мая 1703-го участвовал в захвате Капорья, через несколько дней Ямбурга. Теперь Ингрия была в руках Петра. Затем, древний Раковор, Вейсенштейн, Феллин, Обер-Пален, Руин – присоединилась и Ливония. Слишком мало находилось регулярных шведских войск на этих, принадлежавших им колониальных землях, что не могли не только выгнать Петра из Невского устья, но и защитить самих себя.
Пусть и не на флоте, получил своё первое звание лейтенанта с трудом, но говорил по-русски. Понимал, слишком близка своим звучанием его древняя фамилия, которой так гордился, для окружавших его Русских солдат.
Канцов. Особенно если переставить ударение с первой на вторую гласную, и в первом слоге поменять «а» на «о». Всё же, если хотел выбиться в люди, следовало изменить её на более непонятный в России немецкий манер. Какую же выбрать из тех, что знал? Не долго думая, остановился на той, что была у капитана корабля, на котором впервые вышел в море юнгой из Амстердама.
Курштайн.
Звучная, пугающая слух русского человека. Обладающая некоей таинственностью. Словно играл с жизнью, придумывая для себя новые фрагменты будущей биографии.
Глава XXI. Квартира.
Финляндский вокзал, куда добирался пешком с московского из-за невозможности поймать извозчика, представлял такую же картину, что видел в Москве. Билетов не было. Не понимал, в чём заключается причина их отсутствия. Неужели все, кто ещё имел хоть какую-то возможность улизнуть, бежали из России?
Надо бы заскочить домой, думал по дороге. Но, не то, чтоб не было сил, скорее желания, ещё раз увидеть эти стены, в которых прожил много лет. Нет, не смог бы снова увидеть их уже расставшись однажды навсегда так и не сумев продать. Впрочем, в Киеве не исключал возможности того, что придётся ночевать в Санкт-Петербурге. Но, сегодня, с самого раннего утра, когда поезд подъезжал к северной столице, отгонял от себя все мысли о том, чтобы зайти к себе в квартиру. Холодные стены, нетопленные камины, скорее всего вынесенная уже мебель. Всё это представлялось для него неким непоправимым ударом, что, будучи нанесён добьёт и без того слабое, как считал сердце.
Сколько отмерено Богом дней на этой суетливой, грешной земле, неужели ещё будут радовать его? Сейчас не верилось в это. Хотелось лишь только одного – поскорее увидеть жену. Соскучился не столько по её лицу, сколько по словам, что могли бы успокоить его сейчас. Она умела. Только ей было подвластно отвлечь его в те часы, минуты, когда тревога давила сердце, терзала душу.
Почему же она так хорошо знала его, как человека, со всеми тайными закутками уставшего от последних тревожных лет разума. Такой непримиримый со своими подчинёнными, требующий безоговорочного исполнения всех поставленных задач, теперь превращался в старика, разбитого жизнью, слабохарактерного невротика.
Ничего, только бы добраться до Выборга. Там теперь будет его Родина, если Россия отказалась от него. И, пусть, здесь оставляет практически всё, что нажито им и его предками, сумев продать лишь только квартиру в Киеве, но счастлив, что есть надежда пожить рядом со своей Валерией хотя бы пару лет в тишине и спокойствии.
Да и потом его дети.
Лиза в Кексгольме. Алекс пусть пока и на флоте, но, всё же недалеко, в Гельсинфорсе. Будет воспитывать внучку Анастасию. Её отец прекрасный человек. Жаль, не успел помочь ему по службе. Но, что ж теперь ничего не поделаешь, ему придётся искать себя сызнова, уже в другой стране. Впрочем, это только в том случае, если Финляндии всё же удастся отсоединиться от России, которая теперь не в силах удержать в своих руках ничего кроме ополоумевшего, готового на всё народа, что и не бежит-то из неё только потому, что не в силах самостоятельно принимать решения, будучи лишён этого веками.
Очереди не было. Просто касса закрыта. Не поверил своим глазам. Много времени провёл в Киеве, застав революцию в купе поезда. Но, отступаться было некогда – дорога каждая минута. Если не продаст квартиру, или имение, идти ему по миру с пустыми руками. Не думал тогда, проведёт на Украине пару месяцев. Многое изменилось за это время. Читал газеты, но, самое главное, что было важно ему прежде всего упустил.
Успокоил жену, перед отъездом дав телеграмму в Выборг.
Подошёл к окошку кассы, прочитал замусоленное объявление: