Частичка тебя. Мое счастье
Шрифт:
Приходит врач – пожилая женщина с усталыми, но все-таки добрыми глазами. Мне она делает мягкий выговор, замечая, что нервы в моем положении – штука очень опасная. Выписывает мне посещение психолога и кучу анализов до кучи.
Блин, и почему у меня нет внутри этого волшебного рубильника, чтоб отключить к чертовой матери все эмоции?
Врач отходит в дальний угол, и я сама ощущаю, как напрягаются мои уши.
– Ну как ты, Катерина, готова? – ласково и сочувственно врачица касается плеча лежащей. Та
– Ну ничего, ничего, у тебя все еще будет, девочка… – врач делает то, что так отчаянно хотелось сделать мне – треплет девушку по плечу, – ты здоровая, молодая, все у тебя будет.
Если бы вселенная собирала петиции за счастье для этой незнакомой мне Кати – я бы прямо сейчас поставила подпись.
В какой-то момент я понимаю, что беспокойно тереблю телефон.
Пустота внутри прорывается наружу, и раз за разом тянет ручки к телефону, разблокировывает его, открывает мессенджеры, проверяет социальные сети, журнал вызовов.
Он…
Он вообще не собирается мне звонить?
И писать тоже?
Вообще ничего? Даже чего-то вроде “возвращайся скорее, мы без твоего главнокомандования загнемся”?
Нет.
Я ужасно злюсь на саму себя, но четыре раза подряд я ловлю себя буквально с поличным. Уже открывшей мессенджер и набравшей Артему заготовку сообщения.
И лишь с третьего раза, разозлившись и выйдя в меню, чтобы к черту вычистить весь диалог с ним, я понимаю, что у меня вообще-то висит несколько не отвеченных.
Алена: “Там с тобой все в порядке? Мои официанты делают ставки, насколько ты загремела в больницу. Я поставила три сотни на то, что ты сбежишь через неделю”.
Нет, определенно эта рыжая ехидная мне по-прежнему нравится.
Улыбаюсь как-то сама по себе и набираю ответ.
“Боюсь стать причиной твоего разорения, но я останусь в больнице до тех самых пор, пока меня врач отсюда не выпишет. Сама не побегу. Слишком боюсь за своего пузожителя.”
Почти мгновенно мне капает сообщение: “Ну, что ж, хорошо хоть не всю премию поставила. А ведь казалось, что это будут легкие деньги”.
“Передай всем своим, кто будет по мне плохо скучать – всех депремирую”, – шлю в ответ и немножко с грустью улыбаюсь. Вряд ли будут скучать. Впрочем – это и не важно. Лишь бы не разболтались. Конечно, я прорабатываю вопрос дисциплины так, чтобы с моим уходом система продолжала функционировать – в этом и весь смысл. Но с учетом того, что работаю я в Артемисе недолго – не так долго они без меня и продержатся.
“Я забегу к тебе в выходные”, – неожиданно обещает Алена и тут же добавляет: “Если ты не против, конечно”.
Я не против.
В обычной жизни я не особо рада вести все эти “неуставные отношения”, мне постоянно кажется, что они скажутся на работе, но…
Мне не нравится, куда ведет меня эта политика.
Я слишком давно одна.
Устала.
Мы переписываемся минут пятнадцать, потом Алена убегает по рабочим делам, угрожает написать, как только она вечером доберется до дома, и мне снова становится пустовато. Но есть еще неотвеченные сообщения, поэтому мне есть чем занять беспокойные пальцы.
О моем самочувствии справляется Олеся, еще несколько сотрудниц. Всем отвечаю примерно одно и то же в нейтральных формулировках.
Абонент “Шура” – самый неожиданный из написавших. Я помню её вчера – сидящую напротив меня в машине, объедающую ногти под корень и смотрящую на меня расширенными зрачками.
“Анжела Леонидовна, как вы?”
“Я в порядке, Шура, но в больнице”.
Мне кажется, что после такого ответа диалог должен загнуться, но с удивлением вижу три точечки “абонент набирает сообщение”.
“Анжела Леонидовна, а правда, что вас вчера в конюшне заперли?”
Перед ответом на это сообщение я зависаю, постукивая по колену пальцами. Мне не хочется, чтобы об этом судачили. Это, мягко говоря, роняет мой имидж руководителя. В то же время… Свидетели у этой истории есть. И враньем я могу только усугубить свою ситуацию.
Пока я висну, от Шуры успевает прилететь.
“У нас вчера и сегодня работали полицейские, спрашивали про этот случай. Говорят, что расследуют. Камеры смотрели, всех допрашивали”.
Ох, черт.
Вот это ничего себе!
Интересно, кто такой деловитый?
Хотя вариантов у меня немного. Это Ольшанский. Он меня услышал про “толчок”, он решил разобраться. Но зачем привлек полицию? Могли ведь тишком разобраться сами!
“Ну и чего они насмотрели на камерах, не говорили?” – набираю я, прикидывая общий урон, нанесенный моей репутации. Колоссальный урон. Теперь по всему клубу будут ходить сплетни, одна другой краше.
Ладно, разберусь с этим по факту. Самый пик сплетен я всяко пролежу.
“Парни из охраны говорят, на видео сложно понять, кто”, – Шура совершенно неожиданно оказывается неплохим источником информации.
Правда информация эта меня печалит, но все-таки теперь я знаю.
А камеры у нас и правда паршивые. Понятия не имею, в каком веке их закупали.
“Так все-таки это правда, да?” – спрашивает настырная Шура.
“А меня что, на камерах не видно?” – пишу насмешливо, а потом все-таки решаю не изводить девочку своим ехидством и просто добавляю: “Да, правда. Веста меня не тронула, но честно говоря, шансов на это было мало”.