Частичка тебя. Мое счастье
Шрифт:
Шурочка начинает снова что-то набирать, но дверь палаты хлопает, и ко мне бодрым шагом направляется дежурная медсестра. Опускает мне на ладошку пузыречек с еще двумя таблетками магния и дергает головой.
– К тебе пришли, Морозова. Целых два папаши по цене одного. Мы их правда не пустили, хотя господин полицейский и ужасно грозно махал на меня корочками. Выйди в холл, сделай одолжение.
Я встаю, терзаясь догадками, что же там за “два папаши”, и почему именно папаши, или тут всякий мужик, приходящий к лежащей беременной, автоматически записывается в эту категорию?
По дороге заглядываю в телефон, чтобы прочитать, что там мне написала Шурочка, но… Не вижу ничего. Видимо, она передумала. Странно, конечно, но и сама Шура немножко чудная и совсем молодая. Чего с неё взять?
3. Энджи
В гинекологическом отделении странная математика. Потому что мне сказали о двух “папашах”, а мужчины в холле меня ожидают аж трое.
– Господа, я не была настолько популярна даже в детском садике, когда мне выдали роль Снегурочки, – шутка выходит неуклюжей, и я даже сама не понимаю, для кого я её шучу.
Для Тимирязева, стоящего в отдалении, у самого окна? Вот уж последний человек, которому я сейчас хочу продлять жизнь.
Для Ольшанского, который… Мне кажется или он нарочно уселся на кресло в противоположном углу от Артема? Мне мерещится это напряжение?
Нет, пожалуй, нет. Они вообще друг на друга не смотрят.
Впрочем ладно. Для Ника я тоже шутить бы не хотела.
Сержанта полиции, при виде меня поднявшегося с кресла, я вообще впервые вижу.
Что ж, значит, я пошутила для себя и моего ребенка. Нам было весело, а значит – все не зря.
– Чем обязана? – на полицейского я смотрю не то чтобы с опаской, но он меня по долгу его службы как-то напрягает. С детства имею легкую фобию перед людьми в такой вот форме.
Даже если в форму запакован не очень складный парень, с длинным носом и нервными повадками. Он ведь все равно при исполнении.
– Мы работаем по заявлению о попытке умышленного причинения вреда здоровью, – сержантик торопливо распахивает планшетку, – вы – Морозова Анжела Леонидовна?
– Да, я, – киваю и хвалю себя за то, что при слове “полиция” у меня сработал условный рефлекс и я взяла с собой паспорт.
– Вы согласны дать показания по озвученному делу?
Я киваю и замечаю, что неосознанно скрестила руки на груди. Когда-то Дима вывез, что, мол, люди так делают всегда, когда им не комфортно, и что это – мой любимый жест. Я начала возражать, помнится, но после этого реально – будто ловила себя с поличным. Да – скрестила руки на груди. Да – чувствую себя не уютно. А как еще можно чувствовать себя в компании трех напрягающих меня мужчин?
С сержанта хоть спрос маленький, он в моих интересах меня напрягает.
А эти двое…
Нет, мило, конечно, что они зашли, но… Мне бы хватило пары предложения в Вайбере. От обоих.
– Анжела Леонидовна, не могли бы вы как можно точнее обозначить время инцидента?
– Когда я оказалась запертой в деннике? Могу, конечно. Без десяти час.
– Такая точность, – сержантик придирчиво щурится, – вы смотрели на время?
– Меня ждали на обеде, я торопилась, – бесцветно откликаюсь я.
Это не тот ответ, который я хотела бы давать при Тимирязеве.
Я не хочу, чтобы он знал, что я хотела к нему прийти. Много чести.
Он уже сделал свой выбор, вот пусть и тащится к этой своей… Которую он в себя всосать пытался.
И все же он слышит.
И я гребаным периферийным зрением вижу, как именно после этого ответа его пальцы, стиснутые на предплечье, два раза по нему постукивают.
Эх!
Ну что ж, пусть хоть как-то поставит галочку в моей строчке и проваливает.
Он мне только босс. И ничего больше.
На остальные вопросы я отвечаю сухо, как можно короче, побыстрее, отчаянно желая как можно меньше личного выложить сейчас наружу. Увы, это сложно.
– Кто может желать вам вреда? – последний вопрос сержанта заставляет меня зависнуть.
– Речь ведь о сильной неприязни, да?
Сержант кивает, только усложняя мне задачу.
Я не самая приятная личность, да и призвание у меня такое – быть занозой в чужих задницах. Но рабочие мелкие склоки не тянут на такое.
Тут я человека должна прям до трясучки бесить.
Возможно – сгодилась бы Юля, если бы она знала о моей ночи с Ольшанским и о том, что именно ему принадлежит пятьдесят процентов генного фонда моего ребенка. Но для Ника это воспоминание – табу, если он во сне не разговаривает – о своей измене он не проговорился.
А за то лишь, что конь мой её не признал – так не факт, что она вообще знает, что это был мой конь.
Может, это просто был тупой челлендж не самых умных подростков? Затаиться в конюшне и для зашкаливающей крутизны кого-нибудь где-нибудь запереть, как в школьном туалете?
На ум приходит Вяземский. В принципе, он испытывает ко мне достаточно сильную неприязнь, чтобы подкупить кого-нибудь для такого вот фортеля.
Или та девица Артема…
Наша с ней стычка на ипподроме вполне себе тянет на повод для неприязни. Она неровно дышит к Тимирязеву, а он отдал предпочтение мне на тот момент.
Но она точно была с ним, в ресторане, да и говорить о ней в присутствии самого Артема я не хочу. Нафиг мне не нужны все эти “моя девушка не такая”. И так тошно.
– Не могу ответить так сразу, – покачиваю головой, чтобы подвести точку в разговоре сейчас, – может, оставите мне ваши контакты, я вам перезвоню.
– Обязательно, – сержант вручает мне визитку, – я тоже позвоню вам, если у нас появятся дополнительные вопросы.
Да что угодно, лишь бы не отвечать на вопросы в компании лишних да еще и настолько неподходящих ушей.