Частная коллекция. Как создавался фотопроект
Шрифт:
Немая сцена.
Больше всего вырезки и сметаны досталось тогда Оскару Фельцману, один кусок даже сняли с его ботинка. Но неужели вы думаете, что в то дефицитное время можно было вот так просто выкинуть упавшее на пол мясо? Что вы! Гости во главе с Муслимом поползали по полу, заглянули под стол, аккуратно собрали все мясо и отдали хозяйкам, нам, то есть, чтобы мы его помыли и выдали снова: «Да ладно вам, не выбрасывать же, другого горячего ведь нет…» Вот мы быстренько и произвели реставрацию блюда – пожарили лук, соединили с картошкой и многострадальной вырезкой, снова залили сметаной, вскипятили и теперь аккуратненько, чинно и не спеша притащили на стол новый вариант горячего блюда.
Это, практически, была реинкарнация.
Съели
И так вечно, день за днем, привычно и почти без выходных. Я не про летающую вырезку, а про гостей.
У нас всегда был открытый дом, и к нам с удовольствием и совершенно не комплексуя шли люди и это легко можно было объяснить. Отцовский талант, природная настоящесть и доброта, помноженные на мамину открытость, красоту и обаяние, плюс бабушкино жизнелюбие и гостеприимность, притягивали к себе, превращали эти походы к нам домой во что-то необходимое и обязательное. Дым стоял коромыслом, мы с бабушкой простаивали в две смены у плиты, выворачивали из закромов все запасы, консьержки без устали предупреждали о новых гостях, сестра постоянно бегала через дорогу в магазин за водкой и хоть какой закуской. И так случалось после каждого большого, да и маленького концерта. Это не значит, что юбиляры, которые отмечали торжественную дату, не устраивали банкеты! Конечно же, устраивали! Но самое смешное, что после банкета гости все равно шли к нам! Мы же рядом! И потом душевненько так просиживали до утра, поедая бутерброды и вспоминая, сколько еды осталось в уже закрытом ресторане на богатых банкетных столах! Вернее, сколько ее унесено официантами.
Мы всегда старались как-то выкрутиться, если было недостаточно продуктов. В не самые сытые 80–90-е годы, когда готовила в основном я, приходилось придумывать рецепты из ничего. В то время многие гости что-то приносили с собой из еды, это было вроде как положено: идешь к кому-то в дом – приноси еду, а как иначе? Поэтому именитые друзья скромно выкладывали на стол какую-нибудь консервину, бутылку, пачку сливочного масла или два апельсина, скажем, а потом уносили с собой от нас «что-нибудь вкусненькое» на завтра.
Самым ходовым «товаром», который нравился всем и всегда, были сосиски в тесте. И часто кто-то из гостей притаскивал нам сосиски с намеком на «сделать тесто». Мы выпускали сосиски на свободу из прилипучего целлофана, делили их пополам, один конец надрезали крестом, ненадрезанный закручивали тестом до половины и жарили в масле. Свободный конец раскрывался в масле цветком, тесто румянилось, и лучшего хот-дога во всем мире нельзя было найти! Такие «пирожки» часто улетали прямо со сковородки, не дойдя до блюда и тем более до гостей!
Однажды бабушка принялась их жарить сразу, как только мы вернулись с концерта Арно Бабаджаняна. Позднехонько так, как обычно, уже после фуршета. Все с удовольствием пошли к нам, и мне надо было как можно скорее накрыть на стол. Человек на 20–25. Вот сейчас пишу, и такое ощущение, что все всегда безумно голодали. Помню, как гости тихо, на цыпочках, пробрались на кухню, чтобы не дай бог не разбудить домработницу. Спит же человек, тише! Бабушка стала месить тесто, я резала сосиски. И тут на кухню вошел Арно Арутюнович и стал рассказывать нам анекдоты. Делал он это потрясающе! Рассказывает и ест готовые пирожки с сосисками с пылу с жару. Рассказывает и ест. Рассказывает и ест. Мы готовим и ржем. Готовим и ржем. Потом спохватились, а Арно почти все съел…
Чем кормили гостей в тот раз, уже не помню.
Гостей, которые постепенно переросли в наших друзей, катастрофически прибавилось в 70-е, когда папа начал писать песни. Круг знакомых раньше ограничивался в основном поэтами-писателями-художниками, а теперь разросся неимоверно за счет композиторов и исполнителей. Первую песню отец написал с Александром Флярковским, Флярой, как называли его родители. А потом как-то очень быстро стал работать со всеми другими композиторами, которые в то время писали песни. В конце 60-х – начале 70-х у нас в стране случился какой-то песенный бум! И какие были песни! Я чувствую себя сейчас древней старушкой, которая вся в воспоминаниях о молодости, о том, что раньше и рысаки бежали резвее, и мужики были мужикастее, что, кстати, правда, и песни звонче и качественнее. Но это было на самом деле, и вы не можете со мной не согласиться. Вот маленький списочек песен, которые появились в то время:
Постой, паровоз
А нам все равно
Орлята учатся летать
Если б я был султан
Город детства
Черный кот
Старый клен
Сладка ягода
Ромашки спрятались
Ваше благородие…
Гляжу в озера синие
Есть только миг между прошлым и будущим
Девятый наш десантный батальон
Течет река Волга
Благодарю тебя
За того парня
Свадьба
Мой адрес Советский Союз
Мы желаем счастья вам
Увезу тебя я в тундру
Трава у дома
Исчезли солнечные дни
Надежда
Пока горит свеча
Не плачь, девчонка!
В моей душе покоя нет
Снегопад
Мои года – мое богатство
Идет солдат по городу
Прошло полвека, а их всё еще поют! Естественно, в другие десятилетия тоже рождались хиты, добротные, талантливые, но начало 70-х – настоящий песенный всплеск и по качеству, и по количеству!
А какие были союзы, творческие, я имею в виду! Назову один – Магомаев – Бабаджанян – Рождественский. Сколько раз эти безмерно талантливые гости – да разве можно было назвать их гостями – родственники! – просиживали допоздна, вернее, до утра, в нашей тесноте, сколько песен было написано, сколько сигаретного дыма выпущено из легких, сколько водки выпито и сколько лепешек съедено! И разве кому-то из нас было важно, что Магомаев – азербайджанец, а Бабаджанян – армянин? Разве кто-нибудь вообще об этом думал? Какая была разница, ведь оба они были ближайшими родительскими друзьями, а за стол, как вы понимаете, зовут не по паспорту! И что за счастье было с ними общаться! А их шикарное чувство юмора – у обоих! – раскатистый смех Муслима и уморительные всхлипы Арно! Как эти гении радовались друг другу!
Эх, как не хватает сегодня отношений такого высочайшего уровня и такой простоты этих отношений…
В это же время, в начале 70-х, у нас в доме появилась и Эдита Пьеха. Она была не как все, совершенно отдельная, немного инопланетная, но все равно быстро стала очень своей. Она была неимоверной красавицей, и я всегда ждала момента, когда она придет в нашу новоарбатскую квартирку, сядет за стол и улыбнется. Она говорила мало, с мягким акцентом, я ловила каждое ее слово, и мне казалось, что я где-то там, за границей, ведь заграница всегда так манила и попахивала жвачкой… Я сидела напротив нее за столом, слушала ее дивную тихую речь и уплывала мыслями в далекую Польшу, или ГДР, или еще куда, где было так прекрасно, с моей подростковой точки зрения. Еще мне очень нравилась ее необычная ластящаяся фамилия Пьееехааа, она еще ее произносила «Пиеха», и имя какое шикарное – Эдита! «Вот рожу дочку, назову так по-иностранному», – думала я тогда. Но родила трех сыновей, и Эдиту некуда было пристроить…
Красавицей она была настоящей и изысканной – с этими стрелками на веках, лучистыми, чуть грустными глазами, длинными тонкими пальцами, точеной фигуркой манекенщицы. Ей шло абсолютно всё, особенно мне нравились на ней элегантные брючные костюмы и высокие шапки из меха. А ее летящие балахоны, которые срисовала потом Пугачева? А цветок на груди, конкурирующий по размеру с лицом? Собственно, красавицей Пьеха и осталась до сих пор! Трудно было найти мужчин, не влюбленных в нее, почти невозможно!