Часы и голоса

Ивнев Рюрик

1948

Из плена будней

Из плена будней ежедневных, Из коридорных закоулков Бегу к каспийским волнам гневным, К небесной сини, к скалам гулким. Бегу в ущелье Дагестана, К простым, неискушенным людям, Дыша предутренним туманом, Дыша снегами полной грудью. И вновь приковывают взоры Недостижимые вершины, И необузданные горы, И камни крепости старинной. Все, что когда-то здесь шумело, Шумит в моем сознанье снова, И раздвигаются пределы Существования земного.

1948

Махачкала

Мать

Приходит

старость. С ней не так легко Нам справиться, бредем в ее мы сети. А наша юность где-то далеко, Как будто даже на другой планете. И кажутся каким-то дальним сном Картинки из «Руслана и Людмилы», Деревья сада, двухэтажный дом И женский образ — бесконечно милый. Что может быть чудесней слова «мать»? О, сколько губ, трепещущих и нежных, Не уставали матерям шептать О самых первых чувствах белоснежных! О, сколько слез горячих, как огонь, Жгли щеки детские и днем и ночью! Слез не собрать теперь в одну ладонь И не увидеть никогда воочью. Любимая, не уходи… Постой! Ты для меня всегда была святыней, И на пути, завещенном тобой, Как в раннем детстве, я стою поныне. Вот почему я этот мир люблю, Овеянный воспоминаньем детства. Вот почему я подошел к Кремлю В семнадцатом году с открытым сердцем, Как подходил я к матери младенцем.

1948

Тбилиси

Курьерский поезд

Курьерский поезд опоздать не мог, Он несся вместе с запахом полыни И за собою по степи волок Полотнища небес прозрачно-синих. А на ветру твой шелковый платок Ласкал меня пушистой бахромою. О большем счастье я мечтать не мог — Я был с тобою, ты была со мною. Курьерский поезд опоздать не мог. Года прошли, но поезд не приходит. Шестой десяток лет уж на исходе, А поезд мчится призрачным волчком С ветрами, с пылью, с запахом полыни И с материнским шелковым платком, Неведомою силою влеком. Дрожит окно. Тебя на свете нет. Стал стариком когда-то нежный отрок. А поезд мчится в грохоте планет По расписанью или недосмотру? Вновь снежные хребты календарей Мелькнут в глазах, как прежде это было. В вагоне том же, в той же тишине, Прижмется отрок к матери своей, Святую радость рассказать не в силах, И это чувство передастся мне, Оно проникнуть может и в могилу. Курьерский поезд опоздать не мог, Он не пришел, и все ж — не опоздал он. Не потому ль, что не было вокзала, К которому он мог прийти бы в срок. В окне еще сверкает твой платок, Как молодости вечное начало. Курьерский поезд опоздать не мог.

1949

«Ледяное поле. Я иду один…»

Ледяное поле. Я иду один Средь полярной ночи и полярных льдин. И звезда, что в раннем детстве снилась мне, Не горела больше в черной вышине. Нет, ее не сняли сказочным копьем — В этом мире вовсе не было ее. Ледяное поле. Я иду один Средь полярной ночи и полярных льдин, Только ты, родная, в горечи земной Рядом, как живая, день и ночь со мной.

1949

Тбилиси

«Явись ко мне сквозь тысячи миров…»

Явись ко мне сквозь тысячи миров, Сквозь вихри звезд и лунные покровы, Сквозь гущу огнедышащих костров, Сквозь тьму веков и плит многопудовых. Явись ко мне, бредущему без крова, Сквозь

пустыри обледенелых строф, Средь горьких снов, что создал Саваоф, Явись во имя самого святого. Я жду тебя в душевном озаренье, Как первый взлет младенческой весны, Как музыку, как счастье, как спасенье, Как весточку неведомой страны. И все печали, боли, наважденья Твоей улыбкой будут сметены.

1949

Мост

Минутами, когда болит душа При виде утонченного насилья, На помощь мне услужливо спешат Такие мысли, расправляя крылья: «Смерть — лучший друг, корить ее не смей! Встречай ее хлеб-солью на пороге». Но эти мысли, как шипящих змей, Я отгоняю от себя в тревоге. Нет, жизнь светлей в ночи горящих звезд, Нет, жизнь сильней надеждою волшебной. Я снова перекидываю мост От мук душевных к радости целебной.

1951

Каждый носит в себе и спасенье и гибель

Каждый носит в себе и спасенье и гибель. Только знать бы, какие нажать рычажки, Чтоб не биться, подобно трепещущей рыбе, В заколдованном неводе горькой тоски, Чтоб не жечь свое сердце напрасным томленьем, Чтоб в душе не растить ненасытное зло, Чтоб напрасно не мучить себя сожаленьем И забыть упоенье того, что прошло, Чтоб идти, не сбиваясь, по верной дороге, Чтоб отдать свои чувства и мысли другим, Чтоб чужая тоска и чужие тревоги  Стали собственным, кровным волненьем твоим.

1951

Москва

«Листьев вечереющих прохлада…»

Листьев вечереющих прохлада, Облака проходят не спеша. Сколько тысяч лет прожить мне надо, Чтобы успокоилась душа? Кажется, что все от жизни взято, Что умолк твой юношеский пир, Но лишь вспыхнут отблески заката — И другой перед тобою мир. И опять все начал бы сначала, Все движенья повторил бы вновь, В океане плыл бы без причала С тайной верой в вечную любовь.

1951

Русская улыбка

Как душепотрясающую скрипку, Как звездной ночью трели соловья, Люблю простую русскую улыбку, Зовущую в счастливые края, Ласкающую светлым обещаньем, Дарующую солнечный простор, Таящую и радость, и страданье, И тот доброжелательный задор, Который весь пронизан обаяньем. Улыбка русская чиста и простодушна, Слегка лукава и всегда светла. Мягка — как воск, как буря — непослушна Кривым дорогам и веленью зла. Я в жизни часто совершал ошибки, И мной не раз овладевала мгла, — Меня спасала русская улыбка Безбрежным морем света и тепла.

1952

Москва

Севастополь

Смотрите на меня во все бинокли, Расширьте изумленные глаза: Я пережил осаду Севастополя, Хоть не был в нем сто лет тому назад. Забыв от страха ощущенье страха, Влюбленный в жизнь, но не дрожа за жизнь, Я защищал крутой курган Малахов Под ядрами средь беспрерывных тризн. Я задыхался от священной мести И становился варваром в тот миг, Когда в бою в живых телах, как в тесте, Орудовал мой очумелый штык. Я был убит, как адмирал Нахимов, Я разрывался на куски стократ И был зарыт в бесчисленных могилах, Как тысячи матросов и солдат. Но, как сама бессмертная Россия, Став в эти дни сильней, чем Голиаф, Я, зубы сжав и муки пересилив, Восстал из гроба, смертью смерть поправ.