Часы и голоса

Ивнев Рюрик

1955

Москва

Где ты, счастье?

Где ты, счастье, милое, живое, Теплое и нежное такое, Как брюшко веселого щенка? Вот, мелькнув, оно щеки коснулось, Вот во сне внезапно улыбнулось, Вот глядит уже издалека. Вот вернулось, тихо скрипнув ставней И напомнив об улыбке давней, Светом дня наполнило меня. Вот ушло, чтоб больше не вернуться, Чтобы горем мог я захлебнуться Черной ночью и при свете дня. Но внезапно, позабыв угрозы, Вновь вернулось. Я смеюсь сквозь слезы, Я ловлю края его одежд. И в порыве радости бескрайней Я склоняюсь перед вечной тайной Никогда не меркнущих надежд.

3 августа 1956 г.

Тбилиси.

Вечер. Гроза

Я повинен перед тобой, любовь

Я повинен пред тобой, Любовь! Но скажи, Вселенная, как быть И какой ценой угомонить Буйную, неистовую кровь? Эту кровь голландских моряков, Признававших только страсть одну, Что взошла из глубины веков Для того, чтобы пойти ко дну. Как мне этот ток разъединить, Что идет от предков по наследству? Как порвать нервущуюся нить Их неумирающего детства? Как унять мне этот шум в крови — Отголосок вздыбленного моря, Требующий страсти от любви И всепоглощающего горя? Как уйти мне от свирепых лиц На несохранившихся портретах, От несуществующих гробниц Молодых пиратов кругосветных? Как уйти, когда они — во мне Воскресают каждое мгновенье, Чтоб гореть на медленном огне, Как в аду до светопреставленья? Пред тобой повинен я, Любовь. Но скажи, Вселенная, как быть И какой ценой угомонить Буйную, неистовую кровь?!

1956 Москва

Ловцы жемчуга

Не видел я кораллового рифа И жемчугов Дахлакских островов. Не орошал слезами труд сизифов И не мелькал, кляня в душе улов, Средь черных волн ныряющих голов. Но я познал, как некогда Овидий, Всю глубину волнений и тревог. Мне кажется, что я когда-то видел Морское дно, небесный потолок, Что я нырял, как сомалийцы, в море, Вылавливая жемчуг для купцов, А для себя и для других ловцов — Одни крупинки девственного горя, Что я стоял над сомалийцем юным, Когда нагим лежал он на песке, Безмолвно, в неосознанной тоске, Отдав дыханье европейским гуннам, Жемчужины сжимавшим в кулаке. Века прошли, но предо мной стоят Пустые шхуны, выстроившись в ряд, На трупы деревянные похожи. Меня зовет ребенок чернокожий, Свершающий последний свой улов, Без горьких жалоб и без укоризны. На мертвый жемчуг обменявший жизнь.

1958

Провинциальный городок

Как жаль мне тех, кто не жил никогда В глухих провинциальных городах, Кто не дышал нетронутой травою, Припав к земле кудрявой головою; Кто не встречал на улице коров, Не подбирал заржавленных подков, Кто не глазел на двухэтажный дом, Как будто мир весь помещался в нем; Кто не гулял в провинциальном сквере, Где все, казалось, было на фанере, Кто не впивал с восторгом в детском взоре Цвета афиш на сгорбленном заборе; Кто не сжимал в своей руке пятак У входа в цирк средь записных зевак; Кто не бежал за бочкой водовоза, С румяных щек стирая наспех слезы; Кто не смотрел на пламя фонарей, Как на глаза неведомых зверей; Кто по ночам не вздрагивал во сне И кто лица не подымал к луне, Кто не бродил за городской чертой, Пронизанный необычайною мечтой.

2 марта 1958 г.

Проносятся птицы

Проносятся птицы с безудержным пеньем, Мтацминда их буйным весельем взволнована, Проспект Руставели в их полном владенье, Деревья пронизаны яростным гомоном. О, как мне знаком их неистовый щебет! Скажи, не с тобой ли мы в Южной Осетии Шумливые стаи их видели в небе В те дни, когда всех был счастливей на свете я? Я слушаю их беспрерывное пенье, Овеянный с гор набегающим воздухом, Как самое лучшее стихотворенье Из всех, в этом мире когда-либо созданных. Не может смутить их порыв ликованья Ноябрьское небо с окраскою олова Их песнь, перешедшая в гимн мирозданья, Как счастье огромное, кружит мне голову.

1959

Тбилиси

В Гурии

Не спорь со мной. Все это было, было, Быть может, сотни тысяч лет назад,— И эта крепость меж лесных развилок, Как вдруг окаменевшая гроза, И мост, воскресший в памяти, как пламя В подземных недрах в свой урочный час. Все тайны мира были вместе с нами, Глазами тигров пожирали нас. Все это было так же, как журчанье С гурийских гор бегущего ручья, Как облака, летящие ночами, Дневные мысли за собой влача. Все это было, было так реально, Как скрип калитки, как

горячий спор Как лампа керосиновая в спальне, Как сочетанье неподвижных гор. О, неужели кто-нибудь на свете Мог до меня все это ощутить?! Нет, только я при свете дня заметил Невидимую мирозданья нить. И я плыву среди камней и неба, Среди живых и опочивших тел. Не говори: ты отроду здесь не был, Скажи: ты был, раз этого хотел.

1959

Москва

Предчувствие

А. И. Петухову

Мы подошли к окраине Простора необъятного — От Авеля и Каина До расщепленья атома. Теперь настала очередь Иного измерения. Весь мир мы будем потчевать Невиданным явлением; И с новою таблицею, Уже не Менделеева, Откроем все гробницы мы, Минервою лелеемы. Проведаем у прадедов О древних поколениях, Связь мыслей, злых и праведных, С днем нашего рождения. Тогда не интуицией, А цифрами-антеннами Начнем читать по лицам мы Все мысли сокровенные. Без ледяного ужаса, Сомнений, пыток дыбочных Пройти тропинкой дружеской Мы сможем безошибочно. Пока же, до открытия Иного измерения, Мы чарами наития Скрепим свое сближение.

1960

Москва

«В тиши глубокой Подмосковья…»

В тиши глубокой Подмосковья, Не на дороге столбовой, Где люди в поисках здоровья Глотают воздух голубой, И я случайно пребываю, С другими свой досуг делю, Привыкший к августу и к маю И равнодушный к февралю. Березы, словно кружевные, И сосны, строгие на вид, Мне шепчут: «Мы тебе родные, За что же ты на нас сердит?» «Ведь за тобой несемся вдаль мы Нам виден даже Арарат. Ужель тебе милее пальмы И олеандров аромат?» А я пытаюсь им ответить, В ста километрах от Москвы, Что нет чудеснее на свете Небес грузинских синевы. Не это ль Альфа и Омега Всех чувств, бушующих в крови, Песнь торжествующего снега, Песнь торжествующей любви.

10 февраля 1960 г.

Послание самому себе к дню рождения

Как только я глаза открою, Встречая утренний рассвет, Я ощущаю всей душою, Что мне всего семнадцать лет. Позавтракав, лечу я в город, Стремясь прохожих обогнать. И начинаю верить скоро, Что мне, должно быть, двадцать пять. К обеду стукает все сорок, Но наяву, а не во сие, Я чувствую, как мир мне дорог И молодость живет во мне. Обед прошел, и все в порядке, И я всему как будто рад, Но, не играя с жизнью в прятки, Я говорю: мне пятьдесят. А час вечерний я встречаю, Как рыцарь без железных лат, И сознаюсь за чашкой чая, Что мне уже — за шестьдесят. Ложусь семидесятилетним, Столетним засыпаю я. Так и живу на белом свете, Не унывая, не скорбя: Ведь завтра я глаза открою, Встречая утренний рассвет, И снова будет мне — не скрою — Не больше, чем семнадцать лет.

23 февраля 1961 г.

Москва

Счастье

Ищут счастья все без исключения Наяву, во сне или в бреду, Ищут все звезду свою вечернюю, Хоть взошла б она в самом аду. Но от счастья не видать ни искорки, Как ни мчись к нему на вороных. Кажется, что счастье — это вымысел, Кажется, что счастья нет в живых. Но взгляни вокруг себя внимательно — И тогда ты, может быть, поймешь, Что приходит счастье обязательно Лишь туда, где умирает ложь. Вот они, счастливые избранники, Счастьем овладевшие земным, Вот они, грядущего посланники, Горе обращающие в дым. Над дорогой их жар-птица кружится, Солнце правды славя без конца, Счастье здесь, в стальных руках натруженных, Счастье в их бесхитростных сердцах. Вот они, как соловьи поющие, Даже ружья взяв наперевес, Вот они — ив помыслах не ждущие Манны с ослепительных небес. Грудью их свободно дышит родина, Счастье их — неугомонный труд. Сорок лет сквозь бури ими пройдено, Как в легенде, в несколько минут. Вот они, за счастьем не бегущие, Как убийца за чужой душой. Вот они — воистину живущие В полном смысле, слова хорошо.