Часы Застывшего Часа
Шрифт:
– И мне было страшно, – успокаивала ее мать. – А то, как же? Не переживай. Не тебе первой рожать.
Однако положенное время прошло, а ребенок все не появлялся. Тогда уже забеспокоилась и сама Нагинара. Она обещала дочери знахаря, а потребуется, так и видного волшебника из столицы позвать. Но Родмила не смогла дольше ждать. Ночью незамеченная она бежала к Атаказе.
Старуху она нашла в положении, в каком оставила ее многие месяцы назад. Колдунья лежала на спине, сложив руки на груди. Глаза ее были закрыты, а дыхание незаметно. За это время сильно состарился дом Атаказы, обветшал, наполнился пылью и порос густой паутиной. Воздух в нем стоял такой тяжелый, что, войдя, Родмила не могла дышать. Она поспешила раздвинуть ставни.
Когда холодный ночной ветер, потревожив сизую пыль, нетерпеливо ворвался в дом, колдунья глубоко вдохнула, как вдыхает утопленник, вдруг вернувшийся к жизни.
– Рода, – едва слышно и жутко прохрипела она. – Переверни часы.
Запах гари разбудил всю деревню.
– Чей там пес не унимается? – разлепляя глаза, проворчал Обахарий.
Выйдя за калитку, он застыл в изумлении. Перед ним скулил и вился в нетерпении рыжий поджарый пес в черном кожаном ошейнике.
Опрометью Обахарий бежал к дому колдуньи так хорошо ему знакомой Дорогой Смерти. В алом зареве пожара впереди него таял Закат. Но чем ближе мужчина подбирался к дому, тем слабее горело пламя. Когда же он раздвинул густые заросли рогоза, то увидел только пепелище. Все устилал серый пепел. Не осталось следа от колдуньи и от дома ее. Тщетно звал Обахарий Роду; ползая в пепле не нашел он ни дочерних костей, ни волос. А куда подевался Закат, он и не думал, только рыжего пса с тех пор никто в селе не видал.
Опустошенный стоял Обахарий на коленях. Его тяжелые руки бессильно свисали, а невидящий взор обращался к Луне, необычайно большой и яркой в эту страшную ночь. По его грязному закоптелому лицу прокладывала дорожку одинокая слеза.
Вдруг он услышал детский плач. Заметенный вездесущим пеплом неподалеку лежал младенец. Обахарий удивленно поднял его на руки и пробормотал:
– Язар, так она хотела тебя назвать.
Едкий дым обесцветил глаза младенцу и едва не лишил зрения, а пепел, въевшись в его кожу, навсегда сделал ее серой.
Нагинара нашла утешение во внуке, а дядя с тетей заботились о нем как о собственном чаде, которого волей богов не смогли завести. Тяжелее других переживал горе Обахарий. Стал он угрюм и мрачен, часто к вину прикладывался, оттого ненамного пережил дочь.
Среди скарба колдуньи, среди множества вещей, накопленных за всю ее долгую жизнь, уцелели одни только Часы Застывшего Часа. Но они, нетронутые селянами так и продолжали лежать на пепелище, пока однажды их не подобрал Язар. Эта выходка привела в ужас его бабушку и в бешенство дядю. Далиир попытался разбить часы, однако металл не мог превозмочь заключенного в них колдовства. Маленький мальчик слезно плакал и умолял оставить их ему, – в Часах Застывшего Часа он видел единственное воспоминание о своей матери. Побежденная его мольбами бабушка перестала причитать, дядя покорно опустил молот. Но прошло много лет, и часы стали обыкновенным предметом кухни. А когда заезжий городской священник не нашел в них ни проклятья, ни злого колдовства, угасли и последние тревоги Нагинары.
С треском проворачиваемой скобы часы перевернулись. Крупицы серого праха начали медленно опадать в нижнюю чашу. Через щель притворенной двери к ногам Язара упал первый красный луч. Юноша поднялся. Далиир продолжил невозмутимо кушать чай.
Глава вторая. Послание небес
Язар торопился на тырло. Дед Сусард, с которым его дядя объединился для совместной пастьбы, всегда вставал засветло. Но, может быть, именно сегодня ему нездоровится. Коровы оставлены без призора, и норовистая Белка плотничихи уже бежит в лес. Язар стиснул палку покрепче и ускорил шаг.
Колченой Сусард уже стоял на вершине всхолмления. Он навалился на клюку обеими руками, и вместе они казались единым целым, сухим, сбросившим листву деревом. Сильные порывы ветра раскачивали его подобно флигелю. Негнущееся тело заваливалось набок, однако ноги старика оставались неподвижными, словно уходили корнями глубоко в землю. Левый глаз Сусарда следил за большим длинным корытом, куда собиралась дождевая вода, и где сейчас стояли коровы. Правый не выпускал из виду большак, по которому пастухам предстояло гнать коров, но не раньше того, как они напасутся на тырле.
К приходу Язара здесь паслись всего шесть коров. Одна из них, упрямая Белка, уже нацелилась на большак и двигалась к нему прямой стрелой, вскользь выщипывая траву для маскировки.
Проходя мимо, Язар развернул ее, направив в сторону корыта к остальным, после чего уселся на бревне у подножья холма подле Сусарда. Старик в одной холщовой рубахе, казалось, не чувствовал утреннего холода и пронизывающего ветра. Язар же, напротив, кутался в не по размеру большой овечий тулуп. На ногах его были высокие берестяники, не пропускающие влагу утренней росы, а под ними суконные скуты, которые хранили тепло его ног. Остальную часть ног закрывали теплые меховые штаны. Но никакая одежда почему-то сегодня его не грела, и потому он почти с благодарностью направился к Белке, когда она вновь повернула к большаку. Ходьба не согревала его, но отвлекала от докучливых мыслей о холоде.
Корова плотничихи пользовалась нелюбовью селян, и даже сама хозяйка, высматривая не вернувшуюся ночью скотину, грозно божилась по зиме сдать ее на мясо. Однако Белка никогда не давала меньше ведра молока за удой, оттого перешагнула уже пятнадцать зим. Единственное чего еще желала от нее плотничиха, чтобы вопреки возрасту корова сумела оставить после себя столь же радетельную кормилицу.
Во всем Виннике выпасали пятьдесят восемь коров. Еще тремя годами ранее их численность превышала сотню, и каждая одинокая старушка держала корову до поры, пока сохраняла крепость в ногах. Но лета становились жаркими, зимы же, напротив, год от года крепчали. Те перемены люди толковали дурным знаком, и даже наименее суеверные из них нередко прослеживали пути Луны и Солнца, гадая, какая вражда посеялась меж двух божественных братьев.
Уследить за шестью десятками коров могли и двое, но сложив подслеповатого отрока и хромого старика, больше одного и не получалось.
Когда на стойбище пришел Далиир, стадо уже повернули к большаку. Мужчина принес продуктов не день: сушеного мяса, брынзы, овощей, вареных яиц, компота и пирогов.
Пообедали ближе к полдню, а когда коровы были подоены во второй раз, их погнали в рощу акаций. На прогоне Сусард задавал направление стаду, Язар сдерживал его у границы полей, не давая скотине забраться в пшеницу, Далиир подгонял ненасытных и отстающих. Одно время пастухам помогала бабушка Нагинара, исхитрявшаяся совмещать выпас индюков и коров. Когда она покидала рощу, ее прежде пустое лукошко полнилось грибами.
– Зрение у тебя поганое, – говорила она Язару, не сводя глаз с индюков. – Но я, внучок, на целителя денег соберу.
– Меня уже смотрел целитель, – напомнил он. Тогда целитель лишь бессильно развел руками.
– То зелейник, – важно возразила баба Нара. – Наварить кореньев и я могу. Тебе надобно к настоящему волшебнику. В Грушевник поедешь, пусть там посмотрят. Не может быть такого, чтобы глаза не вылечили! Как надо они и мертвых из земли поднимают, а тут глаза! Тогда и работу найдешь. Захочешь, домой вернешься, а захочешь, останешься в городе. В городе тебя и брат пристроит, и сестра поможет.