Часы Застывшего Часа
Шрифт:
– Ночью кошку с котятами подбросили, – восторженно сообщила она. – Лежат в сарае.
– Вот там пусть и остаются, – шумно потягивая горячий борщ, строго отозвался дядя и пригрозил: – А сунутся во двор, прибью!
– А сегодня цыплята в сеннике лупились, – продолжала тетя. – Смешные такие! Прыгают с высоты с крыши и не разбиваются! Плюхаются, как мячики, поднимаются и бегут.
– Сколько штук? – спросил дядя, отрывая большой ломоть хлеба.
– Семеро.
– Не уследит.
– Да, – согласилась тетя. – Надо с другой квочкой поделить.
Покончив с борщом, Далиир принялся за свиную колбасу и картошку. Язар пропустил второе блюдо и сразу перешел к чаю с ватрушками.
– А я сегодня… – попытался он поделиться новостью.
– Мурзик! – вдруг воскликнул Далиир.
Все взгляды сразу опустились вниз. К нему ластился молодой рыжий кот с короткими вислыми ушами.
– Дай ему колбасы, – предложила тетя.
Далиир посмотрел на нее сердито.
– Иля! Ты и так ему всю печенку скормила!
– Ты такое не ешь.
– Так потому и не ем, что ее нет!
Мурзик запрыгнул на свой любимый и единственный в кухне обитый ватой мягкий стул и с любопытством, шевеля усами, стал рассматривать содержимое стола.
Несмотря на протесты мужа, Ильга отрезала колбасы, наклонилась к Мурзику и поднесла угощение к самому его рту.
– Ешь, котя, ешь, – ласково приговаривала она.
Мурзик осторожно полизал подношение, маленький кусочек съел, но от остальной части отказался. Тогда тетя открыла дверь, за которой все это время стоял и скребся большой черный лохматый и курчавый пес, и кинула ему недоеденную часть. Пес лязгнул зубами, поймав кусочек колбасы и, не жуя, проглотил. Одурманенный запахом кухни, он переступил порог и начал водить носом, принюхиваясь, в надежде отыскать еще лакомств.
– Мард, выходи, наследишь тут! – приказала тетя, подпихивая пса ногой к выходу. Однако тот не слушался. – Далиш, рявкни на него!
– Мард, вышел! – рявкнул Далиир.
Пес понурил голову и, цокая когтями по деревянному полу, вышел за дверь. Лязгнул дверной замок, на мгновение в кухне водворилась тишина.
– Ну, Язар, рассказывай, – ободряюще обратился дядя к племяннику.
Тот уже успел озвучить историю мысленно, речь его не была сбивчивой, он не спешил. Ильга слушала нетерпеливо: нервно перекладывала руки на столе, поочередно подпирая ими голову, покусывала пальцы, сопровождала рассказ восторженными восклицаниями, изумленно разглядывала глаза альва и то и дело качала головой.
– Ого! Ничего себе! – выдохнула она, когда Язар закончил.
– Только молчком, – распорядился Далиир. – Никому.
– Да, – согласилась она. – Никому говорить нельзя.
– Даже Балику и Раваше? – уточнил Язар.
– Что знают дети, знает и мать, – важно заметил Далиир. – Что знает их мамка, знает и баба. А что знает баба Нара, знает все село. Набегут тогда этезианские. Не то, что иглы в стогу, самого сена не останется: все сметут подчистую!
Жители Этезии обладали дурной славой. Согласно расхожей поговорке они воровали, находясь в нужде, и воровали вдвойне, когда стяжали богатства. Страстные к жизни они расселялись по всему Семарду, далеко за пределами своего королевства, а их угольные волосы и хмурые смуглые лица передавались потомкам, которые уже не помнили родных мест и родного языка. Иные народы считали этезианцев стервятниками, иные чумой, способной заразить весь человеческий род. И даже самый благородный и добронравный этезианец полагался родителями невесты нежелательной парой.
– Да они и не этезианские, – робко возразила Ильга, понимая, о ком говорит ее муж. – Пусть отец их этезианец, зато мать бризарка, и они бризарцы, как и мы.
– Этезианцы, – категорично перебил Далиир, принимаясь за ватрушки. – Чтоб ноги их тут больше не было.
– Они и не приходят давно, – задумчиво отозвалась Ильга, и в голосе ее прозвучала грусть.
Этезианские дети жили на соседней улице. Отец их давно бросил, матери домом служил лазарет в Грушевнике. Добросердечная Ильга принимала и кормила их у себя с радостью, они в благодарность помогали ей по хозяйству. Но Далиир не привечал чужаков, и когда дети подросли, счел, что они уже способны прокормить себя, а нет – так и тогда это не его забота.
– А вы будете моей новой мамой, когда моя мама умрет? – с надеждой спросила как-то этезианская девочка Ильгу.
– Ты так не говори никогда, – строго возразила тогда Ильга. – Мама твоя скоро поправится и вернется к вам.
И она оказалась права. Женщина оправилась, вернулась в дом и настрого запретила детям ходить по гостям. Лишь однажды за минувший год, проходя по соседской улице, Ильга увидела ее дочь. Девочка так торопилась ее приветствовать, что оступилась и растянулась на земле.
– Какие черные! – продолжала изумляться Ильга, поочередно рассматривая глаза альва перед светом лампадки. – Далиш, они, наверное, магические?
– Просто темные, – отмахнулся он и обратился к Язару. – Ты их спрячь хорошенько вместе с письмом. Прежде коров отпасем, а там поедем в Грушевник.
Язар так и застыл с куском ватрушки в руке, не донеся ее до рта. Ему уже представлялось, как неожиданная находка окунет его с головой в бурные воды приключений, он поплывет, увлеченный стремниной событий. А когда его наконец выбросит на берег новой жизни, он будет окроплен яркими не тлеющими воспоминаниями.
– Я могу сбегать в город, – вызвался он. – Всего восемнадцать верст. И запрягать не надо.
– Такую загадку, Яз, наскоком не разрешить, – дал укорот ему дядя. – Я сомневаюсь, что язык альвов знает кто-то в Грушевнике. Хорошо если нам дадут подсказку, где найти толмача, и тогда уже нам предстоит совсем иная, куда более длинная дорога.
Язар понурил голову, совсем как недавно это сделал Мард. Каждая корова добавляла хозяевам один день к пастьбе всего стада. Ильга держал трех коров, семья Сусарда двух. И сегодня они отпасли только первый день из пяти.
Неожиданно потемнело. Только сквозь раскрытое окно в кухню проникал бледный свет Луны.
– Иля, ты почему за маслом в лампадке не следишь? – упрекнул ее Далиир.
– Да ведь я только сегодня подливала. Или это было вчера… – она смутилась. – Забыла, наверное.
На другой день как погнали коров, Далиир шепнул Язару:
– Будь со стороны полей, к лесу не приближайся.
Еще до обеда Белка рванула в чащу. Старику Сусарду пришлось гнаться за ней больше версты, однако он прежде выполнил свой пастушеский долг и только затем поделился открытием с пастухами.