Часы
Шрифт:
Я подумал, что этот час как нельзя лучше подходит для убийства. Интересно, намеренно ли выбрал его убийца? Было ли это частью плана? Наконец я дошел до дома номер девятнадцать.
Я стоял и глазел на него, как и все слабоумные в городе. Но сейчас ни здесь, ни поблизости не было ни души.
— Ни одного приличного соседа, — печально сказал я. — Ни одного искушенного наблюдателя.
Я почувствовал острую боль в плече. Я ошибся. Наблюдатель был здесь и наверняка оказался бы чрезвычайно полезным, если бы только умел разговаривать. Я остановился, прислонившись к столбу калитки у дома номер двадцать, а на нем
— Если бы кошки могли говорить, — предложил я ему тему для беседы.
Рыжий кот раскрыл пасть и громко и мелодично мяукнул.
— Я знаю, что ты умеешь, умеешь не хуже меня, — сказал я. — Но вот говоришь ты только по-своему. Тогда ведь тоже сидел здесь? Видел, кто входил, кто выходил из этого дома. Ты-то знаешь, что там случилось. Готов спорить, что все ты знаешь.
Кот едва ли обратил внимание на мои слова. Он повернулся ко мне спиной и махнул хвостом.
— Прошу прощения, ваше величество, — сказал я.
Кот холодно взглянул на меня через плечо и принялся с усердием умываться. «Соседи!» — горько подумал я. Вне всякого сомнения, на Полумесяце соседи общались довольно тесно. И всего-то мне было нужно — мне и Хардкаслу — найти какую-нибудь милую старую сплетницу, которая сует со скуки нос не в свои дела и приглядывает за всеми. В постоянной надежде наткнуться на небольшой скандальчик. Беда в том, что в наши дни такие сплетницы, кажется, вымерли. Теперь они собираются где-нибудь в гостях, расположившись там с полным комфортом, или пролеживают в больницах кровати, такие необходимые настоящим больным. Это раньше старый, сирый да убогий жил себе дома и радовался, когда его навещали дети или какой-нибудь полоумный родственник. Теперь таких нет. Невосполнимая утрата для следствия.
Я посмотрел через улицу. И что бы здесь не жить кому-нибудь? И что бы не выстроить ряд аккуратных домишек, вместо этого громадного и бездушного бетонного здания? Больше всего оно смахивает на человеческий улей, куда его обитатели — рабочие пчелы — возвращаются по вечерам, чтобы только умыться и сразу же снова уйти поболтать где-нибудь с друзьями. И в соседстве с этой бездушной громадиной увядшая светскость викторианского Полумесяца показалась мне почти трогательной.
Неожиданно где-то на средних этажах сверкнул солнечный зайчик. Я насторожился. И принялся разглядывать окна. Да, вот опять. Окно открыто, кто-то там наблюдает за улицей. К лицу что-то прижато, так что не рассмотреть. Снова блеснуло. Я опустил руку в карман. В моих карманах полно всякой всячины, и всегда можно найти что-нибудь полезное. Вы не поверите, как при случае может пригодиться какая-нибудь ерунда. Обрывок лейкопластыря. Несколько довольно невинных с виду инструментов, которыми можно открыть самый сложный замок, серый порошок в жестянке из-под чего-то, небольшой распылитель для этого порошка и еще две-три железки, про которые мало кто догадается, для чего они предназначены. Кроме всего этого, я носил в кармане полевой бинокль. С небольшим, но приличным увеличением. Его-то я и достал и поднес к глазам.
Из окна выглядывала девочка. Я разглядел длинную косичку, свесившуюся через плечо. Она держала в руках театральный бинокль и изучала мою скромную персону с лестным для меня вниманием. И хотя больше ей изучать было некого, мне это могло лишь показаться. В этот момент на Полумесяце показался еще один нарушитель полуденной тишины.
На улице показался очень старый «роллс-ройс», за рулем которого восседал очень старый шофер. На лице его было написано чувство и собственного достоинства, и некоторого отвращения к жизни. Никакая процессия не сумела бы проехать с большей торжественностью. Я заметил, как моя маленькая наблюдательница перевела свой бинокль на него. Я стоял и думал.
Я всегда считал, что, если подождать, обязательно должно повезти. Подвернется что-нибудь этакое, что и в голову не приходило, на что и рассчитывать не мог, но так всегда бывает. Может быть, мне уже повезло? Я опять поднял глаза на большое квадратное здание, заметив место, где находится нужное мне окно, просчитав весь ряд, от угла до угла и сверху донизу. Четвертый этаж. Потом я пошел по улице и дошел до входных дверей. Дом огибала широкая подъездная дорога, по углам красовались газоны с опрятными цветочными клумбами.
По-моему, никогда не вредно подготовиться, как полагается, поэтому я сошел с дороги, подошел к стене, задрал голову вверх, будто что-то меня там удивило, наклонился к траве, словно что-то искал, потом выпрямился, переложив «это» из руки в карман. Потом я обошел здание и открыл входную дверь.
Положено считать, что привратник находится на своем посту почти целый день, но в священный обеденный час в вестибюле никого не было. Я увидел кнопку звонка, над которой висела табличка «привратник», но не позвонил. Я вошел в автоматический лифт и нажал кнопку четвертого этажа. Теперь нужно только не ошибиться.
Со стороны кажется очень просто найти нужную дверь, но на самом деле это не так-то легко. Правда, в свое время я достаточно практиковался в подобных вещах и почти наверняка знал, что не ошибся. Номер квартиры, к счастью или несчастью, был семьдесят семь. Я подумал: «Семерки — к добру. Вперед», — нажал кнопку звонка и стал ждать, что будет дальше.
Глава 25
Рассказывает Колин Овн
Ждать мне пришлось недолго, потом дверь открылась.
На меня молча смотрела светловолосая крупная девица, одетая в яркое пестрое платье, похоже, шведка. На ее наспех вытертых руках и на кончике носа остались следы муки, так что я без труда сообразил, чем она занималась.
— Простите, — сказал я, — тут у вас живет девочка. Она кое-что уронила из окна.
Девица ободряюще мне улыбнулась. В английском она была не слишком сильна.
— Простите… как вы сказали?
— Здесь живет девочка, маленькая девочка.
— Да-да, — она кивнула.
— Уронила… из окна.
Я показал ей жестом.
— Я поднял и принес.
Я протянул руку. На ладони лежал складной серебряный ножик для фруктов. Ножик она не признала.
— Не думаю… я не видела…
— Вы готовите, — сказал я с участием.
— Да-да, готовлю. Да-да. — Она отчаянно закивала головой.
— Не хочу вас отрывать, — сказал я. — Вы не позволите мне отдать его девочке?
— Простите?
До нее наконец дошло, чего я хочу. Она пересекла прихожую и открыла дверь. За ней оказалась довольно милая гостиная. У окна стояла кушетка, а на ней, с ногой в гипсе, сидела девочка лет девяти-десяти.