Чай Весна. Часть 2

Панкратов

– Я отвлек от чего-то важного? – спросил человек в костюме, насмешливо глядя на разбитый стул.

– Мне нужно звонить, – Ракитский растерянно развел руками. – Но я не знаю, кому… Я не помню номеров.

– В жизни никогда и ничего не случается вовремя, – медленно, растягивая каждое слово, сказал Сентябрь. – Ты никогда не готов встретить что-то достойно. Приходится действовать по обстоятельствам. Разве ж ты знал, что тебе придется умереть? И потом еще звонить? Да? – зачем-то спросил он и тут же сам ответил. – Не знал, конечно. А так бы – подготовился, номера выписал…

Он

сложил руки на груди и прошелся взад-вперед под взглядом Ракитского.

– Но теперь ты растерян и не понимаешь, что делать. А делать ничего не нужно. Иногда, представляешь, бывает и такое? – Сентябрь рассмеялся. – Самое время думать. И вспоминать то, что ты никогда бы не вспомнил. Именно затем ты здесь. Видишь? – он обвел рукой вокруг. – Здесь нет ничего лишнего. Полная противоположность той жизни, к которой ты привык, – человек в костюме снова расхохотался. – Не правда ли?

– В моей жизни была ясность. И это самое главное. А здесь я ни черта не понимаю. Если вы хотите, чтобы я во что-то врубился, что-то осознал там, то нужно объяснять.

– Ну, ты даешь! – воскликнул человек в костюме. – Неужели ты думаешь, что все это было создано только затем, чтобы доказать что-то тебе? Ты серьезно?

– Я не знаю! – Ракитский сорвался на крик. – Не знаю! Не знаю! Что я здесь должен делать? Звонить? Я не помню телефон жены, ничей не помню. Да и зачем? На работу звонить – отсюда? Чтобы сказать, что умер? Родители сами… давно уже там… Дети… Вот только дочери номер помнил. Лучше бы не звонил. А куда? В службу психологической помощи?

– Номер знаешь? – лукаво прищурился Сентябрь.

– Пошел ты, – вяло ответил Ракитский.

Человек в костюме отреагировал немедленно: он помахал рукой и развернулся. Зашагал во тьму, постепенно в ней растворяясь.

– Подумай, – его голос тоже будто бы растворялся, становился тише. – Может быть, ты помнишь еще телефон. Может быть, ты вспомнишь…

Оставшись в тишине, Ракитский понял, что свет прожектора стал еще слабее, словно кто-то покрутил невидимый регулятор. Вспомнил, как в детстве ему подарили «волшебную лампу» – конечно же, в ней не было ничего волшебного, просто свет регулировался прикосновением руки. Лампа была пузатая, похожая на примус, и маленький Ракитский подолгу сидел возле нее, особенно долгими вечерами, если родители вдруг задерживались, лишь изредка решаясь прикоснуться, как к лампе Аладдина. А потом она сломалась, и исчезла из памяти.

Стоп – память Ракитского была готова уже выпустить лампу из цепких когтей вниз, в волны забвения, но что-то помешало. Это «что-то» находилось совсем рядом с лампой, и маленький Ракитский, завороженный мягко убывающим светом, бросал взгляд на этот предмет. Свет лампы вновь вспыхивал, и он уже знал, что сделает дальше. Он снимал трубку и слышал гудок.

Рядом с лампой стоял телефон – такой же, как здесь, с тем же диском, с толстым, вечно перекручивавшимся проводом. Только не красный. Его телефон был зеленого цвета – маленький Ракитский воображал, что у него единственный в мире такой телефон. И не исключено, что так и было.

Ему было куда позвонить. Оставалось лишь вспомнить номер. «Окей…», – выдохнул он, вновь уставившись в темный купол и вдруг его осенило.

– Окей, купол, – произнес он максимально серьезным голосом, со слабой, но единственной надеждой: вдруг сработает. – Как мне позвонить дедушке?

В вышине заклубился туман, отвоевывая у мрака все большее пространство – и захватив его, развернул объемную картину, будто бы снятую на старую пленку, с выцветшими цветами. По краям экрана струились клубы тумана и, наконец, изображение пришло в движение – то дернулась рука маленького мальчика Ракитского, прикоснувшегося к лампе. Загорелся волшебный свет, и мальчик снял трубку. Его палец потянулся к диску, и Ракитскому, согнувшемуся под куполом, захотелось рыдать.

«Алло, дедушка, дедушка! – слова выступали в памяти, как скалы из волн. – Дедушка, ты приходи. Мне скучно. Опять никого нет дома.

– Ну, как же я приду? К вам далеко, другой конец города. И поздно. Мы на выходных увидимся, родители обещали.

– Дедушка, а дедушка, а мы точно увидимся?

– Точно увидимся, – трещали воспоминания, как старое радио.

– Дедушка. А твоя лампа – такая классная. Спасибо тебе.

– Ну, она твоя теперь, подарок…

– Только это… Если ее выключить, становится так страшно.

– А ты не бойся, я же с тобой. Мы говорим.

– Я хочу тебя видеть, – скручивался детский голос, утончался, срывался в писк, в неразборчивые сигналы. – Приходи. Я соскучился.

– Мы увидимся, – шипела память. – Увидимся.

Мальчик убрал руку от диска и положил трубку. Повернулся к Ракитскому и вопросительно взглянул на него сверху. И Ракитский вспоминал еще.

Как шел молодой, пьяный от счастья и алкоголя, в компании таких же, как и он, счастливцев, передавали по кругу бутылки, орали песни. Был праздник, были планы – все куда-то спешили, спорили, восклицали. Предвкушали ночь, укутывавшую город. Ракитский не сразу услышал, как зазвонил телефон.

Он не ожидал такого – звонило его детство. Оно говорило спокойным, но очень тяжелым голосом – дедушкиной соседки. «На секундочку, парни», – он отошел.

– Родители не смогли позвонить, – бормотал голос. – Да и вообще, тяжело всем. Просили меня, короче. Ну, в общем, твой дедушка умер. Сегодня днем.

Он вспомнил, как пару часов назад хохотал, выпивая, глядя на экран и оценивая чей-то дерзкий юмор. «На пять баллов! – звенело в ушах. – На пятерочку!»

– Эй, ты идешь там? – кричали друзья, готовясь перейти дорогу.

Он хотел крикнуть, почувствовав, словно бы в темной комнате выбило ветром форточку, и холод ворвался внутрь, вместе с горящим в агонии красным осенним листом, и кричали птицы за окнами, и зажигался фонарь. А лампа стояла рядом, у телефона, и свет ее гас, его больше не было. И чем сильнее тянул к ней руку маленький плачущий мальчик, тем она становилась дальше – исчезала, превращалась в мираж, в наваждение. «Дедушка, ты придешь?»

Но все, что он сказал, махнув рукой парням, мол, скоро уже, скоро: «Я не могу сейчас. Я позвоню позже. Я позвоню».