Чай Весна. Часть 2

Панкратов

Зазвонил телефон. Ракитский не сразу понял, что этот аппарат – его, какая-то старая модель. Он осмотрел маленькую комнату ясным взором и окончательно убедился: да, именно здесь он когда-то жил. В годы учебы снимал квартирку – чтоб без родителей, чтоб водить девочек: ту же Кристинку хотел пригласить, бухать, листать, валяясь на кровати, книжки, чтобы было о чем поговорить потом с теми же девочками, а в перерывах между всем этим – учиться.

– Привет, – сказал спокойный голос в трубке.

– Полина? – удивился Ракитский. – Чего хотела?

– У меня никого не будет, – говорила, почти шептала в трубку девушка. – В

общем, на все выходные я одна, понимаешь, к чему это я? – Полина рассмеялась.

– Ты пьяная опять, что ли? – буркнул Ракитский. – Сколько время вообще?

– Ты хотя бы помнишь, как домой добрался? Вряд ли… А я не спала потом. Думала.

«О боже! – Ракитский мысленно вознес руки к небу. – Вот все говорят: хочу снова стать юным. А мне чего-то эта юность дается слишком тяжело. Не хочу! Я никогда не хочу туда больше. Я совсем другой человек, у меня другая жизнь. С меня хватит». Но почему-то не клал трубку. К тому же, теплый голос, доносившийся из нее, нравился ему все больше. Он чувствовал, что этот голос будто бы излечивает его – не только это мутное и глупое похмелье, но и куда более серьезные, глубокие раны жизни, полученные совсем не здесь.

«Мне хочется слушать тебя», – решил Ракитский и тут же взбесился от собственной фразы, брошенной в телефон:

– Поздравляю. Лучше б не думала. Полин, отдыхай, мне чего-то хреново.

– Кристинка уехала сегодня. До нее не дозвонишься, – продолжала девушка. – Приезжай. Останешься у меня. Мы неплохо проведем время!

– Выпить-то есть? – неуверенно спросил Ракитский. Он прошел мимо книжного шкафа, чтобы занять себя чем-то, достал с полки книгу. «Walking And Writing, – медленно проговорил про себя, – The Nineteenth-century Forest. Не припоминаю, чтобы я такое читал».

– Ты мне нравишься, – сказала девушка, и эти слова ее вдруг повторились эхом, а затем, словно не из телефонной трубки, а изо всех углов комнаты устремились к нему, преломляясь, как солнечные лучи, растеклись, разделились на тысячи проникновенных тихих голосов, стучащихся в самое сердце простотой ласковых слов: «Ты мне нравишься… Ракитский… Ты мне нравишься». Кто ему, тридцатитрехлетнему, женатому, замученному, скажет тем же тоном, с той же интонацией: «Ракитский, ты мне нравишься?» Где ему это скажут? А главное, зачем?

– Полин, – спокойно сказал Ракитский. – Я не хочу к тебе ехать.

«Какой же ты дурак! Что же ты такое говоришь?»

– А я тебе нравлюсь? Ну… Хотя бы немного.

– Честно – нет, – вздохнул Ракитский и откупорил вторую банку. – Ты назойливая.

«Пойди спрыгни с балкона, сука!»

– Ну, давай. Передумаешь – буду ждать.

– Ага, – беззаботно ответил Ракитский.

Он прибавил звук и задергался в такт музыке. «Мне много не нужно, – бормотал, закрыв глаза и раскачиваясь под люстрой с банкой в руках. Из банки летели красные капли, заливая обои и пол. – Мне много не нужно».

Просто напиши письмо про то, что дождь

Просто напиши о том, как меня ждешь,

– доносилось из магнитофона, и редкие слова снова сменялись музыкой. Ракитскому становилось жутко.

– Ту-туруту-ту! – кричал он, стремительно пьянея, перекрикивая магнитофон: Ту-туруту-ту, ту-туруту-ту.

Наоравшись, человек с тридцатитрехлетним телом в грязном костюме выключил магнитофон, подошел к шторе и резко одернул ее. За шторой было окно, самое обыкновенное старое окно, покрытое пылью и треснувшее в нескольких местах. Но за окном была кирпичная стена – из тусклого кирпича со следами цемента. В стекле отражалась люстра, и можно было разглядеть свое растерянное лицо. Можно было увидеть шкаф и письменный стол с магнитофоном. И даже входную дверь – как она открывается, и в комнату входит человек.

– Это что же, получается, не та квартира? – Ракитский резко развернулся и, не здороваясь, принялся кричать на вошедшего: – Не та?

– Все тебе не то, – слегка раздраженно ответил человек. За его спиной раздавался странный гул, как в местах большого скопления людей. Но едва дверь закрылась, как в комнате снова стало тихо. Человек молчал.

– Как-то шумно там для квартиры, – сказал Ракитский неуверенно.

– Иногда подлинное спокойствие достигается только посреди суеты и хаоса, – начал человек, облокотившись на дверь и сложив на груди руки. – А в полном спокойствии и тишине человек не может найти себе места… Занимается черт знает чем.

Человек был одет во все черное: длинное драповое пальто, плотные черные брюки, высокие сапоги, перчатки. Довершал образ черный же берет, надетый набок. На берете серебрился маленький значок – Ракитский сощурился и понял, что это схематичное изображение ели: толстый прямой «ствол» и несколько симметричных линий-«веток», отходящих от него под наклоном. Значок держался, по всей видимости, плохо, и с каждым кивком головы проводника – на сей раз самого настоящего, железнодорожного работника – был готов упасть.

– Что за вид? – спросил Ракитский.

– Утепляемся, – пожал плечами человек в берете. – Впереди холода.

– Я проживаю жизнь этого малолетки, – ответил Ракитский и в подтверждение снова глотнул из банки. – Я тогда был другой. Но всегда хотел одного, как любой человек… И это «одно» – оно было на расстоянии вытянутой руки. А иногда и в моей руке! Но я ведь понимаю это только сейчас, – он поднял глаза на проводника. – А зачем? Зачем мне это понимать? Какой смысл понимать то, что не изменишь? То, что в глубоком прошлом, под слоями памяти, того, что не существует? Ведь будем говорить начистоту, ее не существует, меня вот этого. Квартиры этой не существует, тебя такого модного – тоже нет. Я где-то замерзаю под сугробом, потеряв сознание, а меня ждет жена. Настоящая, взрослая. Ну, была эта Полина в моей жизни, ну и что? Вот скажи мне – ты, Октябрь, или кто ты там, по счету.

– Октябрь, – подтвердил проводник, поправляя сползающий берет. – Ну а что я тебе скажу-то? Была и была.

– Ну, – с надеждой произнес Ракитский. – Так ты со мной согласен?

– Я не могу быть с тобой согласен или не согласен – я месяц, – терпеливо сказал Октябрь. – Я просто есть. Моя задача – встретить тебя и проводить дальше. Тебе ведь это объясняли.

– Если ты думаешь, что я буду тебя чему-то учить, объяснять тебе, обвинять или, наоборот, оправдывать – это все глупости. Ты сам отлично справляешься со всеми этими функциями и как эффективный руководитель знаешь, что не стоит распределять между несколькими сотрудниками задачи, которые успешно выполняет один. Лес – просто показывает. Все остальное ты делаешь сам.