Чайки садятся на воду
Шрифт:
Я молчал, силясь проглотить подступивший к самому горлу теплый комок. А Нефедовна вздохнула и сказала:
— Ну, да что там говорить. Давно это было, и все уже перегорело в душе-то. А нет-нет да и всплакну иногда. Теперь, правда, реже это случается. Постарела, да и хочешь не хочешь, а жить надо. Куда денешься?
И тем же ровным и спокойным голосом она продолжала:
— А ты не боись наших-то. У нас народ без баловства. Все у всех на виду. Труженики. Ходи смело, приходи к себе в комнату когда вздумаешь, милости просим. Дверей мы
Весь вечер мы просидели с Нефедовной, пили чай, и я слушал ее рассказы о житье-бытье.
Слушал я добросовестно, и старушка, видимо, прониклась ко мне доверием — все говорила и говорила…
Когда я проснулся утром и вышел в просторные теплые сени умываться, Нефедовна поздоровалась и сказала:
— Завтрак готов, сынок. Умоешься, так приходи, я мигом соберу.
Она принесла и поставила на стол сковородку с жареной рыбой. Я попробовал и зачмокал от удовольствия — рыба была удивительно вкусная и нежная, сама, как говорится, таяла во рту.
— Это палтус, — уверенно произнес я, — недаром зовут его царь-рыба.
Нефедовна рассмеялась.
— А вот и нет! Самая обыкновенная наша камбала.
— Камбала такой вкусной не бывает. Я же знаю.
— Ничего ты не знаешь, сынок. Ты камбалу небось все соленую едал. А это свеженькая камбала, прямо из моря — и на сковородку, на собственном жиру готовится. Морская курятина — вот как у нас зовут камбалу. А ты «палтус»! Палтус хорошо в ухе, да копченый. А так вот, поджарить чтоб, лучше камбалки и нет рыбы: ни костей в ней нет, и жирна в меру, и мясо нежное.
День был солнечный. Я медленно шел по единственной улице. Окна домов были растворены, но людей нигде не было видно.
— Эй, журналист!
Я обернулся и увидел вчерашнюю рулевую Марию. Она улыбалась из окна и приглашала зайти.
Я поднялся на высокий порожек и вошел в просторную избу. Девочка лет трех, игравшая на полу в куклы, испуганно подбежала к Марии, цепко ухватилась за ее юбку и, засунув в рот палец, во все глаза уставилась на меня.
— Не бойся, глупенькая, — Мария ласково погладила ее по головке. — Дядя хороший, он не обижает детей, не бойся.
Девочка плотнее прижалась к матери и поглубже засунула палец в рот.
— Проходите, садитесь, — пригласила Мария, и я прошел к столу, на котором стояли большой письменный прибор, подушечка для печати, коробка скрепок и лежали папки с бумагами.
Мария заметила мой взгляд и пояснила:
— Это все канцелярские дела поселкового Совета. Я тут уже восьмой год председательствую, вот и приходится возиться с бумагами да с печатью, закон блюсти.
Я достал из кармана командировочное удостоверение и протянул Марии:
— Отметочку сделайте, раз уж к вам попал.
Мария внимательно прочитала удостоверение, поставила печать и записала что-то в книгу.
— Ну вот, теперь ты законный житель в нашем поселке.
— А где народ? Никого на улице не видно, — полюбопытствовал я.
— А на берегу. Сети чинят. Я тоже сейчас туда иду. У нас одна забота — сети чинить, маты для сейнера плести, а то и кранцы делать. Мы все тут умеем, хоть и бабы.
— Мне бы хотелось познакомиться с семьей капитана Богданова, — нерешительно сказал я.
— А чего ж! Вот на берегу и познакомишься с его жинкой и домой зайдешь, сынка ихнего посмотришь. — Мария усмехнулась.
Я не понял причину ее усмешки, но расспрашивать не стал…
Пологий каменистый берег был утыкан кольями. Навешенные на них сети хлопали и вздувались под ветром. Женщины и дети штопали порванные ячеи сетей, орудуя большими деревянными иглами.
— А вот и супруга Якова Антоновича, Елизавета Васильевна. Прошу любить и жаловать, — Мария остановилась перед невысокой молодой женщиной.
Обветренное лицо Елизаветы Васильевны с добрыми и доверчивыми серыми глазами было красиво той неяркой русской красотой, которая, не обжигая, надолго запоминается милой женственностью и привлекательностью. Жена Богданова казалась несколько полноватой для своего роста, но движения ее были легкими и быстрыми.
— Здравствуйте, — спокойно ответила она на мое приветствие и вопросительно взглянула на Марию.
— Да вот, прибыл к твоему Якову. Интервью брать.
— Ужас! Опять! Мало вам одного, что ли, раза? — недовольно проговорила Елизавета Васильевна.
— А в чем все-таки дело? — спросил встревоженно я. — Что произошло в прошлый раз?
— Будто не знаете, — Елизавета Васильевна строго взглянула на меня. — Яков вам в газету письмо писал, да вы побоялись его напечатать.
— Честное слово, я ничего не знаю о письме, — растерялся я. — Я недавно в газете работаю.
— А что тут говорить! — вмешалась Мария. — Такое там понаписано в том интервью, что Якову глаза стыдно было показать на народ. Ну, да мы-то знаем, какой он на самом деле. Сроду такого не скажет. У него и мыслей подобных никогда не бывает и быть не может: «Мы геройски вступили в схватку со стихией» — тьфу, да и только! — гневно сверкнула глазами Мария. — И как только не стыдно срамить людей! Ну, вы теперь сами разбирайтесь, а я пошла, мне свою долю надо отштопать.
Я стоял перед Елизаветой Васильевной, не зная, что сказать.
— Вы уж извините, что так вышло, — промямлил я, — только я ни при чем.
— Да вы не огорчайтесь, — сочувственно произнесла Елизавета Васильевна. — Это все ваш редактор насочинял. А вам вот не повезло — Яков в море, и я не жду его скоро.
— Я знаю. Да только теперь все равно парохода придется ждать. Может, вы мне что расскажете…
— Что ж, заходите домой, там и поговорим, — Елизавета Васильевна вновь взялась за иглу.