Чайльд Гарольд

Байрон Джордж Гордон

LI.

На выступах высоких скал МореныОрудья смертоносные блестят;Здесь новых укреплений видны стены,А там ряды зловещих палисад;Все войско под ружьем; спустив запруду,Глубокий ров наполнили водой;Ждут приступа; глядя на ядер груду, [48] На часовых, расставленных повсюду,Не трудно отгадать, что скоро грянет бой.

LII.

Властитель, расшатавший в мире троны,Еще не подал знака; медлит он,Но скоро в ход он пустит легионы,Что ни преград не знают, ни препон;Вести борьбу напрасны все усильяС бичом судьбы. Испанцы! близок час,Когда над вами гальский коршун крыльяПобедно развернет, суля насильяИ целым сонмищем сродняя с смертью вас!

48

В подлиннике не груда, а «пирамида».

«Кто видал батареи, тот помнит пирамиды, в которые складываются ядра и гранаты. В Сиерре-Морене были укреплены все проходы, через которые я проезжал по дороге в Севилью». (Прим. Байрона).

LIII.

Ужель

должны отвага, юность, силаПогибнуть, чтобы славой громких делГордиться мог тиран? [49] Ужель могилаИль рабства гнет Испании удел?Ужель напрасны вопли и моленья?Ужель спасти Испанию от бедНе могут ни героя увлеченья,Ни юности отважные стремленья,Ни патриота пыл, ни мудрости совет?

LIV.

Испанки позабыли звон гитары;Вступив в ряды солдат, лишь гимн войнеОни поют. Как метки их удары!Разя врагов, летят вперед они…Вид легкой раны, крик совы, бывало,Их приводили в дрожь; теперь ни меч,Ни острый штык их не страшат нимало;Там, где бы даже Марсу страшно стало,Они Минервами идут средь грома сеч…

49

С течением времени взгляд Байрона на Наполеона изменился; он колеблется между сочувственным удивлением и неохотным порицанием. Но в ту пору, когда написана была эта строфа, поэт был увлечен героическим сопротивлением Испании «новому Алариху, презирающему весь мир», и Байрон выражался о Наполеоне тоном Соути. Ср. ниже, песнь III, строфы XXXVI и XXXVII.

LV.

Когда б вы Сарогоссы деву зналиВ то время как светило счастье ей,Когда б ее глаза черней вуалиВы видели и шелк ее кудрей,Когда б ваш слух ее ласкали речи, —Вы не могли б поверить, что с враждойОна искать с войсками будет встречиИ с ними, не страшась опасной сечи,Близ сарогосских стен в кровавый вступит бой.

LVI.

Ее любовник пал, – она не плачет; [50] Пал вождь, – она становится вождем…Удерживает трусов; храбро скачетПред войском, чтобы с дрогнувшим врагомПокончить; отомстить она сумеетЗа друга и за павшего вождя;Она бойцов лучом надежды греет;Пред нею галл трепещет и бледнеет,Средь стен разрушенных оплота не найдя.

50

Таковы были подвиги Сарогосской девы, которая в своей храбрости достигла высшего героизма. В бытность автора в Севилье она ежедневно прогуливалась на Прадо, украшенная медалями и орденами, пожалованными Хунтой». (Прим. Байрона).

Соути рассказывает (вероятно, по книге Вогана «Осада Сарогоссы»), что «Августина Сарогосса (sic!), красивая женщина из низшего класса, лет 22-х», маркитанка, зашла однажды с припасами на батарею у ворот Портелло. Артиллеристы все были перебиты и так как граждане не решились войти на батарею, то Августина, пренебрегая опасностью, подскочила к одному убитому, выхватила у него из рук фитиль и выстрелила из 26-фунтового орудия; затем, вскочив на пушку, дала торжественное обещание не расставаться с нею во все время осады». После отступления французов Августине назначена была пенсия и суточные деньги по артиллерийскому положению. Ей дано было также право носить на рукаве особую нашивку со словом «Сарогосса». Нэпир, не вполне доверяя этим подвигам, но и не вполне отрицая их», замечает, что «долгое время спустя Испания еще кишела Сарогосскими героинями, одетыми в полувоенное платье и театрально украшенными гербами».

LVII.

Не потому отважна так испанка,Что амазонки в ней струится кровь, —О, нет, ее услада и приманка —Исполненная страстности любовь.Она разит врагов, но так злодеюЗа гибель голубка голубка мстит.Жен стран иных сравнить возможно ль с нею?Им не затмить ее красой своею,Она же доблестью и силой их затмит.

LVIII.

Амур оставил след перстов небрежныхНа ямках щек испанки молодой, [51] Ее уста – гнездо лобзаний нежных,Что может в дар лишь получить герой…Ее глаза душевным пышат жаром;Ей солнца луч не враг: еще нежнейЕе лицо, одетое загаром;Кто грань найдет ее всесильным чарам?Как дева севера бледнеет перед ней! [52]

51

Примечание Байрона к этому месту:

Sigilla in mento impresso Amoris digituloVestigio demonstrant mollitudinem. Aul. Gell.

Эти стихи находятся не у Авла Геллия, а у грамматика Нония Марцелла, который цитирует их из М. Теренция Варрона. В подлинном тексте вместо sigilla читается: laculla.

52

В письме к матери от 11 авг. 1809 г. Байрон сравнивает «испанский стиль» красоты с английским, к невыгоде для последнего: «Длинные черные волосы; темные и томные глаза; светло-оливковый цвет лица; формы, изящество которых в движении выше всего, что может себе представить англичанин, привыкший к сонным, небрежным фигурам своих соотечественниц, – все это в соединении с вполне подходящим и в то же время очень скромным костюмом, делает красоту испанки неотразимой». Впрочем, в Дон Жуане (п. XII, ст. LXXIV–LXXVII) сделана оговорка в пользу британских красавиц.

LIX.

В стране, что бард уподобляет раю,Где властвует гарем, в своих стихахЯ красоту испанок прославляю(Пред ней и циник должен пасть во прах).Здесь гурии скрываются от света,Чтоб их амур не мог увлечь с собой,А первообраз рая Магомета —Испания – ужель не верно это?Там гурий неземных витает светлый рой.

LX.

Парнас! я на тебя бросаю взоры; [53] Передо мной в величьи диком ты…На снежные твои гляжу я горы;Они – не греза сна иль плод мечты;Понятно, что в объятьях вдохновеньяЯ песнь пою. В присутствии твоемСкромнейший бард строчит стихотворенье,Хоть муза ни одна, под звуки пенья,На высотах твоих не шелохнет крылом…

53

«Эти строфы написаны в Кастри (Дельфос), у подножия Парнасса, который теперь зовется Лиакура». (Прим. Байрона).

Вершину Парнасса нельзя видеть из Дельф или окрестностей этого города. Прежде, чем эта строфа была написана «у подножия Парнасса» (10-го декабря), Байрон впервые увидел «облеченную в снег» величественную гору на пути в Востоку (на южном берегу Коринфского залива), куда он прибыл 5-го, а выехал оттуда 14-го декабря. «Эхо», прославленное в древности (Юстин, Hist., кн. 24, гл. 6) производится Федриадами, или «блестящими вершинами» и крутыми скатами из красного и серого известняка, при входе в обращенную к югу долину Плиста.

LXI.

Не раз к тебе моя мечта летела; [54] Как жалок тот, кто не любил тебя!И вот к тебе я подхожу несмело,О немощи моих стихов скорбя…Дрожу я и невольно гну колени,Поэтов вспоминая прежних дней;Не посвящу тебе я песнопений, —Доволен я и тем, что в упоеньиКороною из туч любуюся твоей.

LXII.

Счастливей многих бардов, что в ЭлладуМогли переселяться лишь мечтой,Я, не скрывая тайную отраду,Волненья полн, стою перед тобой.Приюта Феб здесь больше не находит.Жилище муз могилой стало их,А все с священных мест очей не сводитКакой-то дух и средь развалин бродит,С волной и ветерком шепчась о днях былых.

54

«Направляясь в 1809 г. к дельфийскому источнику (Кастри), я увидел двенадцать летящих орлов (Гобгоуз думал, что это были коршуны, – по крайней мере, он говорит так) и принял это за доброе предзнаменование. За день перед тем я сочинил стихи к Парнассу (в Чайльд-Гарольде) и, смотря на этих птиц, надеялся, что Аполлон благосклонно принял мою жертву. И действительно, я пользовался репутацией и славой поэта в поэтический период жизни (от 20 до 30 лет). Останется ли за иной эта слава, – это другое дело; но я был почитателем божества и священного места, и блогодарен ему за то, что им для меня сделано. Предавая будущее в его руки, как предал прошедшее». (Байрон, Дневникь 1821).

LXIII.

Пока прости! Я прервал нить поэмыИ позабыл, чтоб чествовать тебя,Сынов и жен Испании. Их все мыГлубоко чтим, свободы свет любя.Я плакал здесь. Свое повествованьеЯ буду продолжать, но разрешиЛисток от древа Дафны на прощаньеСорвать певцу!.. Поверь, что то желаньеДоказывает пыл, не суетность души.

LXIV.

В дни юности Эллады, холм священный,Когда звучал пифический напевДельфийской жрицы, свыше вдохновенной,Ты не видал таких красивых дев,Как те, что в Андалузии тревогойЖеланий жгучих нежно взрощены.Как жаль, что не проходит их дорогаСредь мирных кущ, которых здесь так много,Хоть с Грецией давно простились славы сны.

LXV.

Своим богатством, древностью и силой [55] Горда Севилья, полная утех,Но Кадикс [56] привлекательнее милый,Хоть воспевать порочный город грех.Порок! в тебе живая дышит сладость;Как весело идти с тобой вдвоем;Соблазнами ты привлекаешь младость,Даря и упоение, и радость…Ты гидра мрачная, но с ангельским лицом…

LXVI.

55

Севилья у римлян называлась Гисналисом. (Прим. Байрона).

56

В первом своем письме из Испании (к Ф. Годжсону, 6-го авг. 1809) Байрон восклицает: «Кадикс, милый Кадикс! Это – первое место в мире. Красота его улиц и домов уступает только любезности его жителей. При всем национальном предубеждении, я должен признать, что здешния женщины по красоте настолько же выше англичанок, насколько испанцы ниже англичан во всех отношениях… Кадикс – настоящая Цитера». Ср. ниже письмо к матери от 11-го авг. 1809.

Когда Сатурн, которому подвластнаСама Венера, стер с лица землиБез сожаленья Пафос сладострастный, —В страну тепла утехи перешлиИ ветреной, изменчивой богиниПеренесен был в Кадикс светлый храм(Венера лишь верна морской пучине,Ее создавшей). В Кадиксе донынеПред ней и день, и ночь курится фимиам.

LXVII.

С утра до ночи, с ночи до рассветаЗдесь льется песнь; цветами убранаТолпа, любовью к пиршествам согрета,Веселью и забавам предана.Зов мудрости считают там напастью,Где нет конца разгулу и пирам,Где истинная вера в споре с властью;Молитва здесь всегда в союзе с страстьюИ к небу лишь летит монахов фимиам.

LXVIII.

Вот день воскресный. День отдохновеньяКак христианский чествует народ?На праздник он стремится, полн волненья…Вы слышите ль, как царь лесов ревет?Израненный, врагов смущая карой,Он смерть коням и всадникам сулит;Нещадные наносит он удары;Ликуют все, любуясь схваткой ярой,И взоры нежных дам кровавый тешит вид.

LXIX.

День отдыха, последний день седмицы, [57] Что посвящен мольбе, как Лондон чтит?Принарядясь, покинуть шум столицыИ духоту ее народ спешит.Несутся света сливки и подонкиВ Гамстэд, Брентфорд иль Геро. УстаетИная кляча так от этой гонки,Что, сил лишася, стать должна к сторонке;Ее догнав, над ней глумится пешеход.

57

Байрон, как он сам намекает в предисловии к Ч.-Гаролъду, первоначально имел намерение ввести в свою поэму несколько «вариантов» шутливого или сатирического содержания. Битти, Томсон, Ариосто были достаточными для него авторитетами в этом отношении. Строфы о синтрской конвенции и четыре заключительные строфы I песни, написанные в этом стиле, были исключены по настоянию Далласа, Меррея или Джиффорда. Из одного письма к Далласу (21-го авг. 1811) видно, что Байрон почти уже решился исключить «две строфы в шутовском роде о лондонском воскресенье». Но оне были оставлены в тексте, вероятно, потому, что в них нет личных намеков, – и, по выражению Мура, «обезобразили» поэму.