Чебурашка
Шрифт:
А еще я строго-настрого запретила вообще делать мне какие-либо подарки, намекнув, что новоиспеченному отцу есть о ком заботиться и на кого тратить деньги.
Пообещав избавить меня от всякого рода романтики, Соколовский подошел с другой стороны. Он вознамерился выплатить нам со Степой алименты и проценты по их задолженности за все годы своего отсутствия.
Жест и в самом деле совершенно неромантичный, но зато, как Матвей выразился, мега-практичный и обязательный. Сначала мне было даже смешно, но узнав, о какой сумме идет речь, чувство юмора испарилось напрочь.
Двадцать восемь
Двадцать восемь!
Миллионов!
Алиментов!
Как вообще можно адекватно отреагировать на подобную новость?
Всякий раз, когда поднималась эта тема, у меня пропадало настроение, дар речи, и темнело в глазах. Я запрещала себе даже думать о том, что возьму эти деньги, но проклятый мозг, не переставая, считал и считал, и считал. Рисовал картинки лазурных волн где-нибудь на морском побережье, новенький блестящий айфон для Степы взамен его древнего по молодежным меркам смартфона, современный мощный компьютер и удобное ортопедическое кресло, лучший репетитор по черчению (раз уж сын решил выбрать нормальную профессию, я точно сделаю все, чтобы он поступил в этот свой архитектурный) и много-много других сбывшихся желаний.
Но… Нет…
Неправильно принимать все эти миллионы!
Соколовский стоял на своем, доказывая, что я не имею права отказываться от алиментов, и вообще это его отцовское право и, более того, прямая обязанность выплатить все, что причитается Степе, независимо от моего, так сказать, желания. Я же, зная себя, боялась попасть пусть и не в физическое, но в моральное рабство.
Потому что, как не чувствовать себя обязанной, если речь идет о подобной сумме? Полная финансовая независимость и миллионы открывающихся возможностей пьянят, да, но и давят одновременно.
Я очень хотела отказаться. Или хотя бы снизить сумму до размеров адекватной реальности, раз в десять, например. Но, как оказалось, Матвей был прав. Юридически отказ от алиментов незаконен, ведь такое действие напрямую нарушает права и интересы несовершеннолетнего.
Семейство Соколовских, словно боевой оперативный штаб, развернуло нешуточную деятельность в отношении Степы, желая узаконить их родство.
На самом деле, я очень переживала и о том, что сын будет злиться и сопротивляться до последнего, но на деле вышло совсем наоборот. Скрыть волнение, радость и в некоторой степени гордость у Степы не получалось. По крайней мере, передо мной. Я не могла не замечать, как нравится моему ребенку тот факт, что его хотят как можно скорее признать официально.
Чтобы не обманываться на этот счет одними догадками, я решилась на откровенный разговор с сыном, после которого лишь убедилась в своих предположениях. Как бы Степа не злился на Матвея, как бы не доводил его своим равнодушием и показательным пренебрежением, оставаться безотцовщиной он не хочет. И под напускной неприязнью внутри моего такого большого, но такого еще юного мальчика живет тихая радость от того, что любимый кумир оказался его родным отцом (наверное, он мог даже мечтать об этом в детстве). Как всякому подростку, в силу своего возраста зацикленному на собственных бушующих эмоциях, Степе льстило, что Матвей отказывается скрывать сына, словно грязный секрет.
О нет. Наш звездный
Матвей находился на грани отчаяния, но держался достойно.
Было так странно и необычно чувствовать его постоянное присутствие в нашей жизни. Видеть в глазах, направленных на сына, и гордость, и восхищение, и вину, и боль, и страх… и любовь…
Это подкупало. Будоражило эмоции и рождало до бесконечности глупые мысли о том, что все в наших жизнях могло быть иначе. Но какой теперь толк в подобных размышлениях?
Все же я посоветовала Матвею набраться терпения, потому как намного лучше знала, чего стоит ожидать от Степы. Мальчик непременно оттает. Уже начал, просто со стороны никому еще не видно. Поэтому я совершенно не удивилась, когда в один прекрасный день сын все же согласился на официальное установление отцовства.
Конечно, его одобрение с юридической точки зрения никому не требовалось, но деятельные Соколовские проявили такт и выдержку, пообещав ничего не делать в обход желаниям сына и внука. Так, спустя два с половиной месяца уговоров, добились результата.
В кратчайшие сроки была оформлена процедура установления отцовства, проведена требуемая в таком случае генетическая экспертиза, а затем по мировому соглашению определена совместная опека над Степой, с расписанием графика встреч между отцом и сыном.
И вот, буквально на прошлой неделе Матвей, не требуя более моего согласия, перевел всю сумму алиментов на мой банковский счет, и устроил целый праздник по случаю воссоединения семьи, пригласив нас с сыном в ресторан. Степа привычно куксился, делал скучное лицо и отвечал отцу сквозь зубы но, кажется уже и сам уставал от собственного поведения.
Я же, оглушенная свалившимся в один миг богатством, совершенно не понимала, как себя вести. Надо ли мне обнять Матвея, сующего в мои руки очередной неподъемный букет цветов? Должна ли я теперь улыбаться ему, как ни в чем не бывало? Двадцать восемь миллионов это ведь достойная компенсация за совершенные им ошибки. Ведь так?
Стоит ли мне забыть прошлое и попробовать начать все с чистого листа, как просит того отец моего сына? Но ведь деньги не способны лишить человека памяти. Определенно нет. Но, как выяснилось, они очень хорошо затыкают рот…
По крайней мере мне теперь совсем уж неловко высказывать какие-либо упреки и претензии.
Я запуталась. Так запуталась, что попросту не знала, как себя вести. С одной стороны мы во всем разобрались, и ворошить старые обиды нет никакого смысла. С другой — получается так, будто мою боль, мои обиды и одиночество просто присыпали кучей денег, как что-то незначительное.
Но надо признать, куча эта весьма впечатляющая.
За такую кучу в принципе можно было бы родить и воспитать еще как минимум парочку детей от Матвея при минимальном его участии. Только уже не работая и ни в чем себе не отказывая. Я ужаснулась, ведь столь безумная мысль не показалась мне неприемлемой. Пожалуй, при таком исходе моя глупая совесть, обглодавшая изнутри все кости, могла бы и замолчать, сочтя долг выплаченным.