Чебурашка
Шрифт:
Иду к кассе и отбиваю всего по одному – «картошку», «бисквитное», «корзиночку» и «заварное», то есть эклер, всё по двадцать две копейки. У продавщицы в отделе выпрашиваю коробку и несу в руках перед собой.
Я зачарованно кручу головой, словно приезжий из глухих мест. Обалдеть! По дорогам несутся «Жигули» и «Москвичи» и «Волги», надсадно всхлипывают горчично-жёлтые «ЛиАЗы», чуть подвывают троллейбусы.
Пахнет бензином и асфальтом. Солнце жарит, приближаясь к зениту. Люди бегут, торопятся, выходят из автобусов. Несколько минут я просто стою на перекрёстке
Налюбовавшись, двигаю дальше. Идти мне минут десять. Шурую по «Весенней», прохожу мимо Политеха. На фасаде – длиннющий кумачовый транспарант. Пятилетке эффективности и качества – энтузиазм и творчество молодых! Затейливо, однако.
Выхожу на Демьяна Бедного. Не прогулка, а экскурсия. Тут у нас аптека, а вон там во дворе опорный пункт или что-то в этом роде. Надо же всё-всё помню, каждую деталь.
Перехожу улицу и… чуть не попадаю под милицейский «уазик». Он выныривает из двора и резко тормозит. Скрипят шины, свистят тормоза и он останавливается буквально в паре сантиметров от меня.
Я оборачиваюсь. Стекло покрыто паутиной трещин. Из окна выглядывает недовольная физиономия.
– Смотреть надо! – не то сердито, не то обиженно заявляет сержант Хаблюк.
– Я на пешеходном переходе! – отвечаю я возмущённо, подхватывая его волну.
– А я на железном коне! – обрубает он.
– На козле! – бросаю я, имея в виду, что такой «УАЗ» называется козлом.
– Ну-ка подойди! – требует Хаблюк, и глаза его распахиваются.
Брови ползут вверх, кожа на лбу и на висках натягивается, уши чуть сдвигаются назад, как у боевого пса, готового броситься на врага. Но в сочетании с по-детски обиженным выражением глаз это производит странный эффект.
– Ты в каком классе учишься? – спрашивает он.
– В девятом, – пожимаю я плечами, – уже в десятом.
– В «Б»?
– Возможно.
– Чтобы к Вике моей близко не подходил, ты понял?
– Чего? – хмурюсь я.
– Я два раза повторять не буду, – бросает он. – Свободен!
Всё-таки батя её. Блин, может, отчим? Вообще ведь не похож. Ну ни на граммулечку. При упоминании Вики в сердце ощущается маленький укольчик. Ма-а-а-ленький, почти незаметный, но укольчик…
Рядом с бабушкиным домом стоит головокружительный аромат. От кондитерской фабрики тянет шоколадом. Она вот, рядом, в ста метрах, и ветерок сейчас дует оттуда. А за фабрикой школа между прочим. Вот ведь бедные детишки, когда ветер в их сторону. Искушение.
От фабрики идёт массив хрущёвок. Третья по счёту – это и есть бабушкин дом. Я захожу в прохладный подъезд, поднимаюсь на четвёртый этаж и жму кнопку звонка.
– Тёма! – всплёскивает руками бабушка, открывая дверь. – Кошмар какой! Что случилось?! Ой, у меня удар сейчас будет…
– Ба, ну ты чего! Это небольшая производственная травма.
– Производственная? Ты что, к бандитам на производство устроился? Надеюсь, только на время каникул?
Я переступаю через порог и сразу узнаю знакомый запах старой мебели, бабушкиных духов, еды… В груди делается тепло…
– Бабуль, я в секцию записаться хочу,
– Висит груша, нельзя скушать. Врёшь, конечно, но ладно. Пообещай, что не станешь драчуном. Они все безмозглые и долго не живут. Ты понял?
– Ага. Вот, это тебе.
– Что это? – глаза её загораются. – Тортик?
– Пирожные.
– Пироженки! – восклицает она. – Знаешь, чем бабку подкупить. Ладно, пока не разулся, сходи за квасом, соседка сказала, там продают, и мы с тобой окрошечки поедим.
– О! Ладно, сейчас сбегаю!
Бабушка уносит на кухню коробку с пирожными и выносит белый эмалированный бидон и несколько монеток.
– Деньги у меня есть, – говорю я.
– Держи, богач! – настаивает она и вкладывает медяки мне в руку. – Давай, одна нога здесь, другая там. Два литра возьми.
Я выбегаю из подъезда. На первом этаже располагается «Белая лошадь», гастроном с винным отделом. Но квас продают из жёлтой бочки, с торца дома. Я обхожу магазин и подхожу к бочке.
Очередь небольшая. Утомлённый работяга, девчонка с косичками и старушка. Старушка тоже с бидоном, а мужик и девчонка пьют тут же, не отходя от кассы. Читаю, один стакан три копейки. Ясно. Отсчитываю двадцать четыре копейки и подаю толстой продавщице в не очень свежем халате.
Ей жарко, лицо у неё мясистое, красное и потное. Седая прядь, выбившаяся из-под чепчика прилипла ко лбу. Она мельком бросает взгляд на монеты и отточенным движением посылает их в залитый квасом пластмассовый лоток, стоящий перед ней. Звяк…
Продавщица берёт мерный алюминиевый стакан с длинной ручкой, подносит под кран, сдвигает вентиль и пускает мощную струю. Б-ж-ж-ж… Один литр. Выливает в тару. Повторяет манипуляции и возвращает бидон.
– Спасибо, – говорю я.
Она этого не замечает и молчаливо принимает деньги у стоящего за мной забулдыги.
– Мамаша, кружечку нацеди…
Звяк… Б-ж-ж-ж…
– А я вчера колбаски удачно купила, как знала, что сегодня такая жара будет, – говорит бабушка, наливая мне третью тарелку.
– Ой, ба, я лопну, – мотаю я головой.
Мы сидим в крошечной бабушкиной кухне. Газовая плита, мойка, небольшой холодильник «Саратов», шкафчик и стол с двумя табуретками. Больше сюда ничего в принципе не войдёт. Квартирка маленькая, но уютная. У бабушки хорошо. В комнате стоит кровать, старинный полированный шифоньер и такой же сервант. Свой угол – это счастье, любит повторять она.
– Не будешь больше? – разочарованно спрашивает Бабушка.
– Эх, давай, – улыбаюсь я и взмахиваю рукой.
– Вот, правильно, ешь, пока естся. Вырастешь, тогда и будешь калории считать, а сейчас кушай.
– Только чай я уже не смогу, так что все пирожные остаются тебе, ба.
– А я себе один эклер возьму и всё, а остальное домой отнеси. Вас же как раз трое. А мне, всё равно нельзя. Сахар, давление, сам знаешь.
– Ничего, я тебе подберу витамины и меню, – подмигиваю я. – И не станет у тебя ни сахара, ни давления.