Чеченская марионетка, или Продажные твари
Шрифт:
– Нет, вообще ничего похожего! – усмехнулся телохранитель.
Незаметная дверь за спинами сидевших открылась, из нее вывалился смертельно-бледный, в вишневой пижаме, с взлохмаченным белым пухом на лысине Вячеслав Иванов. Взглянув на Машу мутными, совершенно безумными глазами, он заорал:
– Это она! Она! Я узнал тебя, сука! Ты мне подкинула кассету! Кто тебя прислал? Говори!
– Заткнись, падаль, – спокойно произнес Ахмеджанов.
Но Иванов продолжал орать высоким петушиным фальцетом, а через минуту вырвался
– Мразь! – услышала она голос Ахмеджанова и почувствовала, что задыхается. Раздался негромкий хлопок. Руки Иванова вдруг ослабели, что-то темное, теплое брызнуло ей в лицо. Иванов стал падать, увлекая за собой Машу всей тяжестью своего короткого рыхлого тела.
* * *
На этот раз раненые были не тяжелыми: у одного сквозное ранение голени, у другого пуля прошла по касательной у предплечья. С этим вообще можно было обойтись местным наркозом. Правда, у раненного в голень доктор обнаружил признаки начинавшейся гангрены, но процесс не успел зайти далеко.
Перед тем как положить на операционный стол, пришлось сбрить обоим волосы на головах и бороды – раненые кишели вшами. Фельдшер обнаружил у них обоих еще и чесотку, выругался сквозь зубы по-русски и ушел.
Закончив работу, доктор тщательно мыл руки под железным рукомойником. Фельдшер вернулся. За его спиной маячили два боевика.
– К тебе гости, – громко сказал фельдшер по-абхазски, – иди в штаб.
Доктор не спеша вытер руки и направился к двери. Когда он поравнялся с фельдшером, тот шепнул ему быстро, одними губами, по-русски два слова:
– Жива. Обморок.
Сердце сжалось и заныло. Боль не отпускала, пока он шел к штабу в сопровождении двух боевиков. Как только он переступил порог, на него уставились немигающие, сверлящие душу глаза Ахмеджанова.
На полу посреди комнаты вся в крови лежала Машенька. На белой футболке алые пятна выглядели особенно жутко. И тут он понял, что значили слова фельдшера. Цены не было этим двум словам. Если б не успел старик шепнуть их, Вадим сейчас бросился бы на чеченца и придушил его собственными руками. Вероятно, из всех в лагере только фельдшер мог предвидеть такую реакцию, а потому предупредил.
Уже никого не видя вокруг, доктор подхватил Машу на руки, прижал пальцы к тонкому запястью. Пульс прослушивался нитевидный, слабого наполнения. Для обморока это нормально. Разглядев ее бледное, испачканное кровью лицо, он тут же понял – она не ранена, не избита. На ней чужая кровь.
– Это кровь шакала, – услышал Вадим тяжелый голос Ахмеджанова, – шакал хотел задушить твою девочку, я его убил. Но она у тебя такая нервная, сразу упала в обморок. Ты не обижайся, дорогой, я просто хотел познакомиться с ней, посмотреть, кого ты так сильно любишь.
Не ответив ни слова, доктор вышел на улицу с Машей на руках. Навстречу шел
Она открыла глаза, увидела доктора, и слезы покатились по щекам.
– Мне надо умыться и переодеться, – тихо сказала она.
Фельдшер принес ведро воды, старый белый халат и тонкое байковое одеяло. Маша закрылась вместе с доктором в одной из комнат госпиталя, Вадим лил воду, и вода стекала с Машиных рук розовая, кровавая.
– Я опять чувствую себя убийцей. Я, как леди Макбет, не могу смыть кровь, – плакала Маша, – он почти придушил меня, мне очень страшно, теперь всю жизнь будет сниться эта кровь.
Вадим затянул на ней пояс белого халата, накинул на плечи одеяло.
В дверь постучали.
– Вас машина ждет, – сообщил фельдшер по-русски.
Когда они вышли на улицу, Вадим опять взял Машу на руки.
– Ты босиком, а здесь камни острые, – сказал он.
– Я могу идти сама, тебе же тяжело!
– Нет, – улыбнулся он, – мне легко.
Домой их вез тот же «газик». Всю дорогу молчали, только когда проехали пограничный пост, не остановившись, Маша спросила шепотом:
– Почему нас не остановили? Здесь же граница?
– Это старая дорога, по ней почти никто не ездит. Пост здесь – только видимость одна, к тому же купленный с потрохами, – так же шепотом объяснил доктор.
ГЛАВА 17
Клавдия Васильевна Зинченко вставала с петухами. Петухи в маленьком приграничном селе начинали заливаться в половине пятого утра. Сегодня Клавдия Васильевна собиралась отправиться на небольшой рынок возле дома отдыха, где раз или два в неделю она торговала молоком, творогом и яйцами. Чем раньше приедешь, тем удобнее займешь место.
Она быстро справилась с утренними домашними делами, подоила корову, собрала в большую корзину марлевые узелки, банки с парным молоком, завернула аккуратно в газету несколько десятков крупных коричневатых яиц и направилась к автобусной остановке.
Самый близкий путь лежал через небольшую рощицу, примыкавшую к шоссе. В рощице было прохладно, мягко поблескивала утренняя роса, радостно заливались птицы. Клавдия Васильевна сняла старые растоптанные туфли, она с детства любила пройтись босиком по росистой траве, да и туфли жалко – промокнут.
Дойдя до середины рощицы, она остановилась. Ей показалось – где-то совсем близко слышны мужские голоса. И птицы притихли. «Пережду от греха подальше», – решила старушка. Сейчас в безлюдной утренней роще мог оказаться кто угодно, все-таки время неспокойное, граница близко, а за границей – война.
За деревьями Клавдия Васильевна разглядела две мужские фигуры в пятнистых жилетах. Они молча положили что-то большое и тяжелое у пня. Старушка замерла и перестала дышать. Она даже зажмурилась на минуту, будто боялась, что двое в пятнистых жилетах почувствуют взгляд и обнаружат ее.