Чеченская марионетка, или Продажные твари
Шрифт:
– Выборочно, – кивнул Арсюша и тщательно облизал ложку, – про Кузьмину я знаю. Про нее интересно. А про других – нет.
– Почему? – удивился Глеб.
– Ну как тебе объяснить? – Арсюша задумался. – Понимаешь, большинство девиц считает, что они – самые красивые. Они только об этом и думают. Вот разговаривает с тобой какая-нибудь фифа, спрашивает тебя о чем-то, а ты чувствуешь, что ей до тебя дела нет. Она в это время как бы собой любуется: «Ах, какая я красивая, ах, какая я обаятельная!» И сразу становится скучно, будто с куклой говоришь. А Машка
– Футбол – это главное, – кивнул полковник, – куда ж нам без футбола? Карточку дашь посмотреть визитную?
– Между прочим, это мне вручили. Мне лично! Доктор – мой знакомый, а не ваш. Это ведь не тебе, Глебушка, он вывих вправлял.
– Вот и покажи. Любопытно взглянуть на первую визитную карточку, которую вручили тебе, как взрослому.
– На, смотри! – великодушно разрешил Арсюша и вытащил карточку из кармана.
* * *
– Видишь, как все просто? – спросила Маша, садясь в машину.
– Этот полковник – муж твоей преподавательницы?
– Муж у нее пианист. Известный.
– Интересно... Ты догадалась, что он полковник, только по фамилии?
– Вадим, ну ведь у него на лбу написано: «Я – военный!» Ты разве не заметил? И потом, ходил мутный слушок по институту, будто у Белозерской давний роман с каким-то полковником, чуть ли не разведчиком. А главное, когда в голове все время вертится сочетание «полковник Константинов» и тебе называют эту фамилию, сомнения отпадают сами собой.
– Значит, он отдыхает здесь с твоей преподавательницей и ее сыном, а отец семейства, пианист...
– В Голландии. Учит тамошних музыкантов. А Арсюша – сын Константинова.
– Почему ты так думаешь? – удивился Вадим.
– Я видела пианиста несколько раз, ходила на его концерты и все гадала: на кого похож этот ребенок? А сейчас поняла на кого. Значит, у них роман не меньше десяти лет. Арсюше ведь десять.
– Не меньше одиннадцати. Ребенка еще вынашивают девять месяцев.
– Бедный пианист, – вздохнула Маша, – Арсюша называет его папочкой, а родного отца – Глебушкой. Но, в общем, я уверена в Константинове. Если у Елизаветы Максимовны с ним роман одиннадцать лет, он не может быть плохим человеком.
– Машенька, я не сомневаюсь, что он замечательный человек. Но арестует меня за милую душу. И будет прав.
– За что? Ты врач, ты обязан спасать жизнь раненым.
– Раненым бандитам, за большие деньги.
– А почему ты должен лечить бандитов бесплатно? Я, между прочим, читала Уголовный кодекс. Там есть статья – о неоказании медицинской помощи. А об оказании помощи статьи нет. В чем тебя обвинят? Что раньше не донес? А кому ты должен был доносить? Этому провокатору капитану Головне, про которого ты рассказывал? Да здесь же вся милиция состоит из таких Головней!
– Машенька, – тихо попросил Вадим, – не надо обвинять весь мир, оправдывая меня.
– Правильно. Тебя не надо оправдывать. Ты ни в чем не виноват. И арестовывать тебя не за что.
– Передачи будешь мне носить? – улыбнулся Вадим.
– Ага, прямо сейчас, приедем и начнем сухари сушить. Только хлеба надо купить подходящего, чтобы не крошился под ножом.
* * *
У Ларисы Величко был закупочный день. На рынок она всегда отправлялась одна, без мужа. Ее Вова дурел от обилия людей и товаров, походив пятнадцать минут вдоль рыночных рядов, жаловался, что голова кружится и в глазах рябит, хныкал как малый ребенок: «Пошли отсюда!»
Лариса любила бродить по рынку, долго, с удовольствием торговалась, закупала на несколько дней овощи, парную свинину, розовое соленое сало, творог, травы и специи. Давно не было нужды таскать продукты с ресторанной кухни. Денег хватало, чтобы все закупить на рынке, самое свежее и качественное.
Обычно она легко носила тяжести, но на этот раз набрала слишком много всякой снеди. В каждой руке несла по три пластиковых мешка, общим весом килограммов тридцать, плечи ломило, к тому же жарища стояла нестерпимая.
Купив упаковку тонкого, как бумага, армянского хлеба, который хорошо разогреть в микроволновой печи, а потом завернуть в него кусок белоснежного домашнего сыра с парой листиков лилового тархуна, Лариса остановилась в раздумье у открытого кафе напротив хлебной лавки. Она размышляла, не посидеть ли минут десять в тени под полосатым тентом, не выпить ли чашку кофе или лучше сразу идти к машине и скорее ехать домой с этими неподъемными сумками, тем более домашних дел впереди очень много.
«Дома я и десяти минут не передохну, – решила Лариса, – начну сумки разбирать, котлеты крутить. Выпью я здесь, пожалуй, кофейку».
За угловым столиком она заметила одинокую белокурую женщину и тут же узнала ее. Ошибиться невозможно: высокая гибкая шея, гладко зачесанные назад и стянутые в пучок на затылке пепельные волосы, большой выпуклый лоб, тонкий, с аристократической горбинкой нос, светлые изогнутые брови над бледно-серыми, почти прозрачными глазами. За угловым столиком пила в одиночестве кофе Елизавета Максимовна Белозерская, бывшая балерина, любовница полковника ГРУ Глеба Евгеньевича Константинова.
Лариса уже шагнула под полосатый тент, на ее раскрасневшемся лице расплылась радостная, простодушная улыбка, но тут она услышала, как кто-то крикнул с противоположной стороны ограждения, где тоже был вход: «Елизавета Максимовна!»
Все еще улыбаясь, Лариса сделала шаг назад. Она видела, как прямо к Белозерской направляется тощая темноволосая девчонка. Возможно, Лариса и не узнала бы ее, но за ней маячила седая голова доктора Ревенко.
Простодушная улыбка бесследно растворилась, лицо Ларисы замерло. Она сделала стойку, как хорошая охотничья собака, и впилась глазами в компанию за столиком. Слов она разобрать не могла из-за шума, но по жестам догадалась, что московская пацанка давно знакома с Белозерской, однако на рынке они встретились случайно, обе рады встрече, но слегка смущены. Она догадалась, что пацанка знакомит Белозерскую с Ревенко.