Чеченский излом. Дневники и воспоминания
Шрифт:
Алехин меня убеждал: такая ситуация в информационном мире оттого, что боевики открыты для прессы, а мы молчим даже там, где нужно трубить во все трубы, делаем военную тайну из любой мелочи. В общем, убедил меня. И на следующий день, 25 февраля, мы провели во Владикавказе пресс-конференцию. Народу была тьма. Я подробно ответил на все вопросы журналистов. Присутствовали на ней и непосредственные участники боя генерал-майор Приземлин и полковник Еремеев. Нам, судя по последствиям, удалось избежать худшего, а общество узнало правду о событиях в Ингушетии.
Руслан Аушев. Штрихи к портрету
В марте 1993 года Аушев был избран президентом
Он появился в зале не в своей любимой генеральской форме, а в обычном костюме, но со звездой Героя Советского Союза. Первоначально сценарием предусматривалось, что текст президентской клятвы он будет произносить по-ингушски, положив руку на Коран. Однако в последний момент решили не дразнить гусей. Все речи выступавших звучали на русском языке.
Зал был забит до отказа. Вдруг с шумом распахнулись двери… и присутствующие расступились, сжавшись как пружина. Вошел Джохар Дудаев. Он проследовал по «живому коридору», поднялся на сцену, прервав речь официального представителя российского правительства (тот безропотно сошел с трибуны), обнялся с Аушевым и резко начал говорить. Говорил по-чеченски минут пятнадцать, эмоционально жестикулируя. Зал завороженно слушал чеченского лидера и, когда тот закончил, взорвался истерической овацией.
Аушев светился счастьем. Сейчас ему было не до посланника Москвы — тот униженно дожидался окончания ритуала где-то в углу… С той поры отношения президентов соседних республик походили на крепкую дружбу. Кстати, позднее и с Асланом Масхадовым у Аушева сложились особые отношения.
Эпизод второй. Весной 1998 года, в антракте между двумя чеченскими кампаниями, в Назрани состоялась встреча двух министров внутренних дел — Сергея Степашина (МВД России) и Казбека Махашева (МВД Ичкерии) — при посредничестве Руслана Аушева. В тот период Чечня уже окончательно превратилась в «черную дыру» России, где бесследно исчезали люди, деньги, общественное и личное достояние наших сограждан, процветала преступная торговля людьми. Степашин пытался как-то решить эти проблемы с помощью чеченских властей. Встреча эта ничего не дала. Но бросилась в глаза одна любопытная деталь финальной сцены.
Из президентского дворца вышел Махашев в сопровождении Аушева. Руслан Султанович бережно придерживал (или приобнимал) его за спину, что-то говорил ему, улыбаясь, а сзади, в двух метрах, одиноко семенил российский министр, словно забытый двумя «державными мужами». Толпа зевак наблюдала эту трогательную картину расставания. Через несколько минут президентский кортеж машин уже проводил Махашева до административной границы с Чечней.
Эпизод третий. История эта довольно старая. Но тем более любопытная, потому что говорит о хроническом симптоме.
В ту пору Руслан Аушев только что стал Героем Советского Союза, приехал в отпуск в родные края из Афганистана и отмечал высокую награду Родины (полученную действительно заслуженно). В их доме в Грозном, в районе «Березка», собралось много гостей (один из них и посвятил меня в некоторые подробности), в том числе старейшины — уважаемые люди. Они обычно сидят за столом своим кругом, без молодежи, а тем более без женщин (такие нравы). Обслуживает стол младший в семье мужчина. Им в тот день оказался Руслан, поскольку его младший брат Багаутдин отсутствовал. Виновник торжества подавал блюда сам, не присаживаясь к столу. То есть все шло, как и предписано
— Садись с нами, Руслан! — пригласил один из старейшин.
— Для меня обычаи наших предков важнее даже самой высокой награды Родины. Поэтому сесть за ваш стол я не могу, — извинился виновник торжества и скромно продолжил подавать блюда на стол.
Красиво сказал, гости были довольны.
За дословную точность слов не ручаюсь, но смысл фразы был именной такой: дескать, Родина (то есть Советский Союз) с ее наградами — это одно, а национальные традиции — нечто другое. И советский офицер выбрал то, что сердцу ближе. Ближе оказались обычаи предков.
То, о чем я веду речь, — материя тонкая. Сразу и не разберешься. При других обстоятельствах такого рода нюансы можно было бы и опустить. Но в том-то и дело, что во всем, что Руслан Аушев делал и говорил в последние годы, постоянно, вольно или невольно, присутствовал этот нюанс. А именно: разделение чего-то общего (советского, российского, федерального и т. п.) с чем-то помельче, но зато кровным (вайнахским, ингушским, родовым и т. п.). А вместе с этим неизбежно приходила необходимость выбора, альтернативы. Во всех упомянутых эпизодах просматривается его выбор в пользу голоса крови. Ничего дурного в этом в общем-то нет, если бы не одно обстоятельство: Аушев являлся государственным деятелем и слушать должен был не только подсказки сердца, но еще и голос разума.
Не хочу принижать больших личных заслуг тогдашнего президента Ингушетии в решении многих социально-экономических, культурно-национальных проблем. Он немало доброго сделал для республики. Кто бывал в те годы в Назрани или в Магасе, мог в этом убедиться. Однако некоторые действия Аушева для меня остаются необъяснимыми.
Взять ту же проблему беженцев из Чечни. Известно, что в лагерях в Ингушетии проживали немало родных и близких тех, кто воевал с оружием в руках против федералов в отрядах Басаева и Хаттаба. Известно, что гуманитарная помощь (продукты, одежда, медикаменты), поступавшая сюда со всей страны и из-за рубежа, зачастую прямиком шла к боевикам. Известно, что непрерывная миграция, когда беженцы курсируют из Чечни в Ингушетию и обратно, серьезно осложняет поиск террористов и прочего отребья. Известно, что возвращение беженцев на места постоянного проживания способствовало бы скорейшему восстановлению разрушенной войной республики. Известно, насколько это серьезная социально-экономическая проблема для самой Ингушетии.
Тогда почему же Аушев, его администрация так сопротивлялись возвращению людей к родным очагам? Даже если у кого-то разрушили дом, неужели так трудно было перевезти палатку с одного места на другое? А не объяснялось ли все это более жестким режимом контроля в Чечне? В Ингушетии Аушев — полновластный хозяин, ему подчинены и местные «силовики», — так почему же тогда здесь так вольготно чувствовали себя боевики из Чечни? Они получали медицинскую помощь, им были созданы условия для отдыха. Через Ингушетию почти без проблем шли наливники с «паленым» горючим. В некоторых машинах обнаруживали оружие и боеприпасы. Порой возникало ощущение, что здесь нет федеральной власти. Это своего рода буферная зона между так называемой Большой Россией и Чечней, где свои законы (вспомним нашумевший в свое время закон о многоженстве). Бесконечные упреки Аушева по поводу того, что Центр не учитывает национальных особенностей горцев, больше похожи были на дымовые шашки, скрывающие реальную картину, на отвлекающий маневр.