Чеченский угол
Шрифт:
Напрасные слова.
С каждым годом муж вел себя все наглее и наглее. Уехал в Грозный, вступил в национальную гвардию, и начал творить такое… Родственники рассказывали, каково приходилось русским женщинам, имевшим несчастье приглянуться ветреному Басхану. А если бы и не рассказывали. Что, у Насият глаз нету? Что, не видит она – расцарапана-располосована физиономия ухмыляющегося супруга?
Едва вернувшись домой, он сразу же тащил ее в постель. Дотащился… Заразил нехорошей болезнью, а сколько позора пришлось натерпеться, пока она объяснялась с доктором, прописавшим гору пилюль…
По
После начала войны расставание и вовсе показалось бессмысленным. Мужчины гибнут в боях, только женщины остались в селеньях, да еще маленькие дети и старики. А тут какой-никакой, гуляка и дебошир – но все же муж. У скольких чеченок и такого нет.
Следить за супругом приходилось исподтишка. Горячий Басхан как-то застал жену за проверкой карманов куртки и избил до смерти, Насият неделю пролежала в постели, почерневшая, потухшая, обессиленная. Даже готовить еду приходилось соседке, сил сползти с кровати не было.
После этого случая Насият стала осторожнее. Подслушивала разговоры, выведывала, с кем видели Басхана, морщась от отвращения, рассматривала сваленное в таз грязное белье.
Его мужская сила осталась в горах, но от этого стало только хуже. Вернувшись домой, он долго ласкал жену, а потом, так и не загоревшись страстью, хлестал ударами тело, как будто бы оно было виновно в его слабости.
Ранение все изменило.
Басхан подорвался на мине, раздробленную ногу пожирала гангрена, и Насият чудом удалось вывезти мужа из окруженного федералами села в госпиталь. Вердикт врача прозвучал как приговор: требуется ампутация. Наркоза в госпитале не было, всего не хватало: лекарств, бинтов, антисептиков.
Таяли за бесценок проданные на рынке украшения, чужие люди уносили кровавые рубины в чуть потемневшем золоте.
На кровоточащий обрубок ноги под простыней смотреть боязно. Насият глядела на лоб Басхана, залитый потом, покусанные воспаленные губы, черные провалы под глазами, смотрела и понимала: никак не выиграть эту битву со смертью. Но когда не осталось ни денег, ни надежды – муж пошел на поправку.
Пусть не помощник, пусть ковыляет по дому на костылях – но Насият впервые почувствовала, как же это хорошо, когда есть муж, когда дети виснут на его шее, и больше нет ни побоев, ни упреков.
Только от привычки шпионить за Басханом Насият так и не смогла отучиться. Умом понимала: бессмысленно, уже и поводов не дает, да и прыть не та, к тому же инвалид. Но все равно: прислушивалась, проверяла…
После последнего разговора с соседом муж вернулся очень возбужденным и туманно пояснил:
– Дельце тут одно наклевывается. Надо высоко в горы идти.
Насият удивилась, но виду не показала. Уже давно догадалась: если к соседу приезжает сын из Грозного, работающий в милиции, то потом сосед обязательно приносит Басхану бутылочку вина, а затем – строго по четвергам – мужу требуется какая-то особая трава для культи, причем что зимой, что летом. Он якобы прикладывает ее к ноге, хотя уж Насият-то, стирающую повязки, не проведешь. Нет там следов от травы. Даже гноя – и то в последнее время нет, зажила уже рана.
Она
Вслух сказала только одно:
– Тяжело тебе будет.
– Очень нужно…
«Давай я схожу. Все село, кажется, знает: ты помогаешь бывшему командиру Салману Ильясову. Только мы с тобой все делаем вид, что ничего не происходит!» – едва не выкрикнула Насият.
Сдержалась, привлеченная узким белым краешком бумаги, выглядывающим из брошенной мужем на пол холщовой сумки.
В груди пребольно кольнуло.
«Письмо. От женщины? Неужели все снова?» – подумала Насият и, дождавшись, пока Басхан доковыляет до соседней комнаты, быстро склонилась над сумкой.
Боль отпустила: всего лишь газеты. Боязливо поглядывая на дверь, развернула одну их них и ахнула. Базо! Живой! Вот радость-то его родственникам!
Басхан двоюродного брата жены терпеть не мог. Считал, что тот струсил, не смог вынести тело убитого командира с поля боя.
А Насият вглядывалась в родное лицо снова и снова. Как вырос их мальчик! Совсем мужчиной стал, вот и в газете его портреты печатают, все правильно, борец за свободу.
Она быстро пролистала газеты. Все одинаковые – с улыбающимся Базо. Конечно, пропажу нельзя не заметить, но… Насият быстро сложила листок с фотографией и спрятала его на груди. Уж как-нибудь выкрутится, не в первый раз.
Едва муж скрылся из виду, Насият прикрикнула на детей:
– Не шалите, я скоро!
И выбежала за ворота. Скорее к соседке, у которой есть телефон. Скорее позвонить в Москву – пусть купят побольше газет и пришлют многочисленной родне. Радость-то какая!
Поговорив с родственницей, Насият едва успела выпить предложенную соседкой чашку чая. Рассказ о болезни соседского сына прервался где-то в середине резким дребезжащим звонком.
Насият подошла к телефону, выслушала взволнованно лопочущую родственницу, изумленно посмотрела на газету с фотографией. Вроде бы все правильно: «Ведомости», выходят в Москве, дата выхода номера – 25 июня.
– Нет там фотографии Базо. И статьи такой нет. Я точно уверена, всю газету уже до дыр просмотрела, – еще раз повторила родственница.
И вот Насият металась по комнате. Интуиция ей подсказывала: надо обо всем рассказать Басхану. Но как признаться в том, что шарила в его холщовой сумке?
Влетевшие в комнату дети подсказали ответ на этот вопрос. Дочери всего три годика. Басхан ее обожает и простит малышку.
Муж вернулся домой только следующим утром. Выслушал Насият, не проронив ни слова. Ушел в свою комнату, через минуту вернулся с листком бумаги.
– Тебе надо срочно подняться в горы. Будь осторожна возле водопада и вблизи ущелья. Вот, я помечаю тебе на плане: обходи там главную тропинку стороной, дорога заминирована. А здесь тебя уже увидит охрана. Сразу же, как приблизишься, махни платком, чтобы они поняли: ты знаешь о посте. Стой и жди, когда подойдут люди. Попроси отвести тебя к Салману и расскажи ему все, что рассказала мне. Это очень важно.