Чеченский угол
Шрифт:
Старенькой бабушке в нелепой просторной розовой кофте очень неудобно. Она суетится по комнатенке, пытаясь понять, куда бы усадить неожиданно нагрянувших гостей, а присесть некуда. Пружины железной кровати свисают до самого пола. Рядом с кроватью – детский стульчик с отверстием для горшка.
– Это от дочки еще осталось, – виновато поясняет бабушка.
Предложить гостям стульчик она не решается.
Лика просто опускается на корточки, Руслан прислоняется к подоконнику.
Бабушка,
Такой худобы, таких странных морщин Лика никогда не видела. Лицо бабушки просто ползет вниз, стекая на грудь. Коричневая кожа рук, ног – все, как жидкое тесто, оплыло, растеклось.
– Простите, у вас, наверное, заболевание какое-то, да? – нерешительно спрашивает Лика.
– Это от голода, – поясняет Руслан. – Когда люди долго не кушают, они опухают. А потом вот так кожа висит. Хазимат повезло, она выжила.
Бабушка крутит головой по сторонам.
– Говорите громче, я плохо слышу, – почти кричит она.
– А сколько вам лет?! Где ваша семья?!
– Мне пятьдесят. Мужа убили. Тут бомбили сильно. Он на Сунжу пошел, воды совсем не осталось. У меня жар был. Не вернулся, – ей кажется, что ее переспрашивают, хотя Лика не проронила ни звука. – Говорю, назад не пришел. Когда самолеты улетели, я на улицу выползла. Кругом воронки. Нашла руку, вроде похожа была на мужнину. Похоронила за домом…
«Господи, да она младше моей мамы. Какой кошмар, кошмар, кошмар», – подумала Лика.
Мысли заедает на этом слове…
– Дочь у нас была. Отправили ее накануне первой войны к родственникам. Но в село не доехала. Искала я ее, искала…
По темному лицу Хазимат текут слезы.
Ей явно жальче дочери, чем мужа. От мужа хоть рука осталась.
Ее успокаивает собственное любопытство:
– Мне Руслан сказал, вы журналистка? Так вы напишите там, в Москве, живем мы хорошо.
Лика вздрагивает. От последней фразы делается так жутко, что, кажется, нет сил сдержать крик отчаяния. Завыть бы.
– Как… хорошо? Почему?
Чеченка задумывается. Конечно, хорошо. Раньше – бомбежки, обстрелы, хлеба не достать. Теперь хотя бы не стреляют. И еще эти перестали ходить… Которые боевиков искали… Они часто приходили. Что боевиков в Грозном давно не осталось – здесь каждая собака знает. Но ходили, искали. К ней тоже зашли. Никого, естественно, не обнаружили. Но почему-то утащили сервантик. Ах, какой был сервантик! Стеклышки из него еще при первых бомбежках вылетели, сам пробитый – им муж окно загораживал. Но целенький, не развалился, только трещины появились. Забрали. В следующий раз тулуп старый, молью точенный, унесли. Больше забирать было нечего. Так нашли мешок кукурузной муки, вспороли, выпотрошили, истоптали. Хвала Аллаху, больше не приходят. Все спокойней. Хорошо.
Лика расстегнула рюкзак, забросила в него
Достав портмоне, она быстро вытащила купюры и вложила их в руки изумленной Хазимат.
– Простите. Простите нас, пожалуйста, – отрывисто сказала Лика и, повернувшись к Руслану, сорвалась на крик: – Что стоишь? Поехали!
Уже на лестнице ее догоняет изумленный возглас:
– Деточка, но за что прощать? Так случилось со всеми…
– Отвези меня домой. Руслан, я просто не могу ни с кем общаться. Отвези меня домой!
– Я слышу, – чеченец завел двигатель и недоуменно пожал плечами: – А вчера говорила, что рада. Что хочешь говорить с людьми.
Все правильно: была рада. Теперь с документами все в порядке. Аккредитация при МОШе соседствует рядом с новеньким редакционным удостоверением, точной копией настоящего, но просроченного. Генерал обо всем позаботился, и Лика подумала: «Ну вот, наконец-то можно будет не дергаться у каждого блокпоста, спокойно пообщаться с людьми. А то уже столько нахожусь в Чечне, вижу только полуразрушенные дома, вечерами в некоторых окнах мелькает свет – но что происходит за этими окнами, не имею ни малейшего представления».
Теперь – имеет.
Но лучше бы находилась в неведении.
Все в Лике ломалось и крушилось. Встреча с Хазимат – как отколовшаяся от прошлых принципов льдина, стремительно несущаяся в ледяной океан. Кругом обломки. Неужели раньше можно было всерьез полагать: лучше тяжелая правда, чем приукрашенная действительность? И еще как-то так прежде получалось – ни о чем не жалеть, ни о проблемах, ни о боли. Мишуры бы сейчас побольше. И хоть какое-нибудь обезболивающее. Если уж нельзя повернуть время вспять.
Когда Руслан притормаживает у своего дома, Лика выскакивает из машины, как ошпаренная. Она бежит по небольшому дворику, рефлекторно останавливается в прихожей, чтобы стащить кроссовки, но тут же вспоминает: Эльбина, жена Руслана, всегда обижается, когда гости бродят по дому босиком, здесь так не принято.
У Эльбины на кухоньке хорошо. Пахнет свежей выпечкой и абрикосовым вареньем. Домашние запахи успокаивают.
«Вот, смотри – бывают и другие очаги, теплые, не разрушенные», – подумала Лика.
Эльбина сидит за столом, перебирает крупу, и ни о чем не спрашивает. Иногда улыбается, иногда покрикивает на маленькую Басиру. Девочка играет с куклой, кормит ее песчаной кашей и порой, копируя мать, норовит «остудить» во рту собственное «варево». Тогда Эльбина что-то говорит по-чеченски, Лика фразы не понимает, но малышка на какое-то время прекращает тащить грязь в уже перепачканный ротик.
Внезапно женщина стонет, склоняется над большим круглым животом.
– Что?! Уже? Эльбина, что, началось?