Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
— Посуду. У нас было только две-три самые необходимые плошки. Дело прошлое, но, если хочешь знать, я после каждого принесенного блюда думала: «За это можно было купить сковороду, за это — кастрюлю…»
Вдруг Итка прыснула со смеху. Официант в углу зала осуждающе повернул голову.
— Нет, я тебе скажу начистоту!.. Когда ты ел третье жаркое, я подумала: «Теперь дожевывает огнеупорный противень»…
Я оперся о спинку стула и смеялся с Иткой вместе. Официант не выдержал и подскочил к столу. Наконец мы что-то заказали.
3
Ах, Итка! Вечная ее ирония и чертовская прямолинейность! Как повезло мне, что мы встретились в жизни! Кто еще мог быть мне так близок? С кем мы могли бы так понимать друг друга? Я не очень-то выдержан, да и она не больно снисходительна к людским слабостям. Но мы ни разу с ней всерьез не ссорились. Чем это объяснить, не понимаю сам.
Когда мы только поженились и я еще не знал ее так, как теперь, я мог спросить, скажем, в субботу:
— Что будем делать завтра?
— Поедем за город, — предлагала она. — Вернемся последним автобусом.
— Но мне ведь нужно подготовить статейку для печати. Пожалуй, следует заняться ею.
Итка стоит у окна и смотрит на единственный кривой и запыленный куст акации, что растет у нас возле дома.
— Тогда зачем спрашивать? — говорит она, не оборачиваясь. — Сказал бы прямо: надо сочинять статью…
Она как будто произносит это равнодушно, но взгляд, устремленный на улицу, полон невысказанной тоски. Итка часами готова бродить по лесу и в дождь, и в осенний туман — ничто для нее не помеха.
Когда действительно ждет неотложное дело, надо только сказать ей без обиняков — и она все поймет. Но я со временем все больше убеждался, как важно выкроить хотя бы один день в неделю для поездки с Иткой на природу. Она приучила к этому всех нас. Когда дети были еще совсем маленькие, мы возили их за город в любую погоду. Как теперь вижу пасмурный зимний день, мы взяли с собой на прогулку обоих мальчиков — Эвы тогда еще не было. Зашли довольно далеко, темнело, начал сыпать снег. Старший с трудом вытягивал ноги из сугробов, сквозь которые мы пробирались, а младший и совсем не мог идти. В такие минуты у Итки словно открывалось второе дыхание, и она прямо-таки заряжала всех своей энергией. Мы взяли младшего за руки и потащили по снегу. Комбинезон у него был совершенно мокрый, но малыш так заразительно смеялся, что рассмешил и старшего, когда тот уже едва волочил ноги. В конце концов мы все начали петь и незаметно дошли до автобусной остановки.
Сколько лет было тогда нашим детям? Одному три, а другому пять? Да, кажется, не больше. Повзрослев, они признались однажды, что с нами им жилось не так уж плохо. Нельзя сказать, что они нас боялись, но никогда не говорили грубостей и ничего не делали назло. Итка держала себя с ними как старшая сестра, наверно, потому, что сама выросла среди сестренок и братишек. Предпочитала убеждать, а не наказывать.
Один раз маленький Ондра что-то настоятельно просил — то ли игрушечный поезд, то ли трехколесный велосипед…
— Сейчас нет денег, — сказала ему Итка.
— Но вам ведь дают деньги на работе, — рассуждал ребенок.
— Это ты верно говоришь. Да только те, которые нам дали, мы уже истратили, а новых еще нет.
— Так ты пойди, пускай дадут опять.
— Нельзя — их будут выдавать только на следующей неделе.
— А ты бы не могла их взять сама? Где их там держат? В ящике? Их можно взять, если они нужны.
Я хохочу:
— Смотри, какой передовой ребенок! Сам дошел до того, что каждый получает по потребности!
— Там вот как делают, малыш, — смеясь продолжает жена, — каждому отделяют только маленькую стопку денег. Когда свою стопку получим, купим папе пальто, чтобы он не ходил оборванцем. Или, по-твоему, он может ходить без пальто?
— Не знаю, малыш, — отвечает Ондра (он называет ее тоже малышом или Итанькой). — Но трехколесный велосипед мне нужен.
— Ну ладно, — соглашается Итка. — Купим тебе велосипед, а уж папа походит и без пальто — а то над его потрепанной кацавейкой все будут смеяться.
Ондра молчит. Он забавная копия матери. Личико с кулачок — а глазищи большие, пытливые.
— Пускай смеются. Я вот не засмеюсь.
— Правильно сделаешь. Но только папе будет и холодно…
Неоспоримый аргумент. Ондра глядит на меня и краснеет.
— А когда же ты купишь мне велосипед? — капитулирует он наконец.
— Когда останутся деньги.
Сын, задумавшись, отходит.
— Как ты умеешь с ними договариваться! — восхищаюсь я.
— Ну, а когда ты, папочка, намереваешься пойти за пальто? — атакует она меня.
— Это, я думаю, не к спеху, скоро лето.
— Не выйдет, — решительно заявляет жена. — Что я, по-твоему, шута разыгрываю? Я Ондре ясно сказала: либо велосипед, либо пальто!
Я никогда не знаю, говорит она серьезно или шутит. Вид у нее всегда невозмутимый. Но ведь действительно нельзя обманывать ребенка!
Мы с женой привыкли говорить обо всем без утайки при сыновьях и при Эве. Они могли, например, услышать, что мы платим в рассрочку за мебель. Или что лучше бы тетя не приезжала к нам теперь, когда надо готовиться к конгрессу. Не помню случая, чтобы они нас перед кем-то оконфузили, как это часто бывает с малолетними. Дети у нас свободно обо всем высказывались. Когда мы затевали ремонт, спорили с нами о цвете стен. Итка выслушивала их и часто принимала то, что они предлагали. В какой-то период у нас была лимонно-желтая передняя, а в кухне — две стены оранжевых, а две зеленых.
Мы откровенно рассуждали с ними обо всем, что им хотелось знать. Как-то я поинтересовался мнением учительницы о нашей дочери. Эва была тогда в первом классе. Учительница со смехом рассказала следующий эпизод. Однажды она пыталась объяснить детям, что происходит до появления человека на свет. Выдумывала разные поэтические сравнения: мать связана с ребенком, как стебель с цветком… Наша Эва с этим не согласилась и недовольно возразила:
— Какой еще стебель? Я думала, там пуповина!
Я передал это Итке, но ей это даже не показалось забавным.