Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
— В этом же нет ничего сложного. Карол мне проболтался, что вы здесь по целым дням скучаете. Чего тут сложного — какое-то электричество, подумаешь, эка важность! Мужское самолюбие, уж я-то вашего брата знаю!
Сразу, будто выбрав подходящую ткань в универмаге «Приор», она решительно подошла к самому большому рубильнику и неженским движением оттянула рычаг вниз.
— Внимание, у нас вырубание. Остановитесь! — охнул мастер и бросился к стендам.
Эльвира Пекарова все еще не желала понять значения отдельных приборов и пропускала мимо ушей вопли мастера, считая их пустой перестраховкой. Как только Ондращак включит ток, Эльвира, все еще игриво настроенная, его выключит. Она рассудила совершенно точно, что небольшим женским кокетством и поддразниванием она вернее всего завоюет этого сухаря; в конце концов, это самое надежное оружие, которое почти никогда не дает осечки.
— Ну, не будьте таким сердитым! Вы же милый, вы только прикидываетесь букой. Это вам не идет!
— Да перестаньте, бога ради! — кричит мастер-бука, кидаясь за Эльвирой от одного стенда к другому.
— А вот и не перестану… — продолжает кокетничать Пекарова. — Ну-ка, улыбнитесь, если умеете… Ну-ну, еще немножко, еще немножечко, еще, еще…
С первого взгляда действительно ничто не обнаруживает, что именно здесь рождается история кинематографии и уж тем более что здесь — павильоны киностудии.
Человек без фантазии сказал бы, что это просто большая стройка, — и по-своему был бы прав. Под сложными строительными лесами два каменщика с видом безнадежности просеивали щебенку, как будто давно уже осознав, что этой работы им никогда не переделать. После каждой брошенной лопаты они останавливались в задумчивости, смотрели друг на друга, имеет ли, мол, смысл добавить еще, пожимали плечами. А то мечтательно вглядывались в неопределенную даль, будто ожидая оттуда прихода кассира с премиальными.
Пекару такое не по душе, у него чувство, будто он вошел не в те ворота, и он вернулся бы, но дружеский жест вахтера двинул его от шлагбаума вперед. Он обратился к каменщикам:
— Извините, вы здесь тоже играете?
— Мы? — обиделся старший просеиватель. — Мы сюда, приятель, вбухали уже сто шестьдесят миллионов кубиков.
Дорожка обходит гигантскую гору стекловаты, к которой с одной стороны еще подкладывают огромные пакеты из фургона, а с другой бульдозер уже все сравнивает, откраивая землю и зацепленные пакеты. Из-за горы торчат крыши каких-то строений. Кое-где уцелели и деревья.
Несколько индифферентных личностей, давно достигших совершеннолетия, коротают время, сбивая с деревьев каштаны.
Два жестянщика-любителя выправляют во дворе помятое крыло явно частного автомобиля марки «фиат».
Несколько разных дверей разных размеров, цветов, с замками разных систем ведут в здания, расположенные вокруг, группки людей перебегают из одних дверей в другие столь быстро, словно двор находится под постоянным пулеметным обстрелом. Судя по одежде и внешнему виду, это люди самых разных профессий: чиновники с папками для бумаг, маляры с лестницей и бумажными шапками, торговые подрядчики с элегантными рекламными сумками из цветных кожзаменителей, массажист сауны с полотенцем, повязанным вокруг бедер.
Если здесь и есть киностудия, думает Пекар, то им ловко удалось ее замаскировать. Или меня направили вообще не туда, додумывает он горько.
У приоткрытой высокой двери, похожей на ворота, стоит миловидная девушка с коричневой папкой в руке и с азартом зазывалы ночного варьете старается привлечь внимание бегущих мимо и заманить их внутрь; при этом она не брезгует ничем.
Похоже, девица эта из числа тех, кто бережно относится к своим вещам и переодевается на работе: об этом свидетельствует белый рабочий халатик, брючки из синтетического шелка и желтые махровые шлепанцы. Обычно подобные существа перетаскивают на работу существенную часть своего домашнего хозяйства и готовят себе обед на плитке; в служебном шкафчике у них хранится все необходимое, от соли и питьевой соды до цветных ниток. Начальники их — счастливые люди; такая вот подчиненная, как правило, начальника своего почитает и даже обожает, окружая его заботой и нежностью, не разрешает незваному гостю нарушить его покой, а тем самым и свой собственный. На столе у шефа всегда свежие цветы с рынка или из садика, однако вопреки всем созданным условиям шеф обычно не доживает до преклонных лет и его косит неразборчивый инфаркт. Косит, несмотря на все домашние струдели, фаршированные перцы, холодную запеченную свинину и половинки праздничных гусей, несмотря на все мастерские ухищрения кухни из богатого кулинарного репертуара заботливой секретарши.
Когда девушка, глядя в какой-то волшебный список, заключила, что в дверь, похожую на ворота, уже загнано достаточное количество разного народа, она перебежала, странно шаркая подошвами, к другой, с архитектурной точки зрения менее значительной двери, чтобы заманивать и туда легковерные душонки. По стилю можно было определить, что бег не стал ее хобби. Она торопится, ей не хватает времени, чтобы поправить выбившуюся прядь волос, хотя, по всей вероятности, при других обстоятельствах она считала бы это непростительной неряшливостью; значит, дело очень важное, даже наверняка, ставящее под угрозу благополучие шефа, а следовательно, и ее.
— Пошли, пошли, не заставляйте себя упрашивать! — безжалостно теребит она подходящих за пальто и подталкивает их внутрь. — Кого у нас еще не хватает?
Любопытный Пекар подошел, чтобы заглянуть внутрь, куда девается вся эта масса народа, но неразборчивая рука девушки схватила и его.
— Быстро, быстро, догоняйте тех, кто впереди, надо уложиться в срок!
Протестовать и объяснять не имеет смысла, решил Карол и заспешил вместе с козой по темному узкому проходу за фигурами, уходящими по направлению к узкой полоске света. Фигуры одна за другой исчезали в освещенном отверстии, и вот уже пришел черед Пекара.
И вдруг он очутился среди света, лампы и юпитеры били ему в глаза, как снежная метель, тщетно он жмурился и пытался сориентироваться, люди, спешившие следом за ним, бесцеремонно толкали его вперед.
Он вскарабкался по ступенькам куда-то наверх, таща за собой на цепочке козу, кто-то сзади помог ей забраться на первую, самую высокую ступеньку. Пекару показалось, что нечто похожее ему вроде бы уже приводилось видеть, и через минуту он понял, что это смахивает на железнодорожный вагон. Да, все как следует быть: купе, занавески, стоп-кран, окна с кожаными ремнями, проход, но которому все продвигаются вперед… Только вот с одного бока нет стены, и у Пекара мелькает мысль, что во время езды здесь сильно сквозит. Внизу, где должен был бы быть перрон, полно каких-то людей с разными приборами и штативами, они пристально смотрят на тех, кто в вагоне, и переговариваются о них между собой, критикуют одежду и внешний вид, как будто сами куда как разнаряжены. На самом-то деле многие пассажиры одеты в сто раз пристойней. Этих, на перроне, нельзя назвать даже приличными провожающими, ибо они выкрикивают неприличные слова в адрес кого-то, кто находится где-то под самым потолком и не хочет сбросить им какой-то килограмм чего-то, и даже полкилограмма.
Все какое-то не того, несолидное, сшитое на живую нитку, сикось-накось. Рельсы, вместо того чтобы быть под вагоном, выложены рядом на перроне, там же и дрезина с крикунами; другие, будто малые дети, толкают дрезину туда-сюда. Какой-то дядька, а это уже граничит с наглостью, подсовывает под вагон длинный шест и трясет его так, что весь вагон качается с боку на бок, как на стрелках.
Карол догадался, что прибор на дрезине — камера. Стоящие вокруг шутники и их замечания ему не мешают, но огорчает, что среди пассажиров не находится никого, кто крикнул бы мужику с шестом, чтобы тот прекратил наконец раскачивать вагон. Карол озирается вокруг, но на перроне не видно человека в форме, которому можно было бы пожаловаться и потребовать навести порядок. Человеческое равнодушие вопиюще, думает Пекар и хочет поделиться своим открытием с ближайшим пассажиром.