Чехов А.П. и Общество любителей российской словесности (сборник)
Шрифт:
Папаша замигал глазами и вытер рукавом губы.
– Что тебе? – спросил он.
– Вот что, папочка! Что нам делать с нашим сыном?
– А что такое?
– А ты не знаешь? Боже мой! Как вы, отцы, беспечны. Это ужасно! Пампушка, да будь же хоть отцом, наконец, если не хочешь… не можешь быть мужем!»
По настоянию мамаши папаша
Тот отказывается.
«– Не могу! Что скажут другие двоечники? Несправедливо, как ни повернуть дело. Не могу!
Папаша мигнул одним глазом.
– Можете, Иван Фёдорович! Иван Фёдорович! Не будем долго рассказывать. Не таково дело, чтобы о нём три часа балясы точить… Вы скажите мне, что вы по-своему, по-учёному считаете справедливым? Ведь мы знаем, что такое ваша справедливость. Хе-хе-хе! Говорили бы прямо, Иван Фёдорович, без экивок. Вы ведь с намерением поставили двойку… Где же тут справедливость?<…> С намерением, – продолжал папаша. – Вы гостя ожидали-с. Ха-хе-ха-хе! Что же? Извольте!.. Я согласен… Ему же дань-дань… Понимаю службу, как видите… Как ни прогрессируйте там, а… всё-таки, знаете… Ммда… Старые обычаи лучше всего, полезнее… Чем богат, тем и рад.
– Вы, – продолжал папаша, – не конфузьтесь… Ведь я понимаю… Кто говорит, что не берёт, – тот берёт… Кто теперь не берёт? Нельзя, батенька, не брать… Не привыкли ещё, значит? Пожалуйте-с!»
Учитель всё-таки не взял. Папаша взял его измором и добился своего.
«В тот день вечером у папаши на коленях опять сидела мамаша (а уж после неё сидела горничная). Папаша уверял её, что „сын наш“ перейдёт и что учёных людей не так уломаешь деньгами, как приятным обхождением и вежливеньким наступлением на горло… Он преуспел. Пример заразителен»…
Прелестная ирония над романтическим фразёрством Гюго в рассказе «Тысяча одна страсть, или Страшная ночь, роман в одной части с эпилогом, посвящаю Виктору Гюго» (№ 30, Антон
«На башне св. Ста сорока шести мучеников пробила полночь. Я задрожал. Настало время. Я судорожно схватил Теодора за руку и вышел с ним на улицу. Небо было темно, как типографская тушь. Было темно, как в шляпе, надетой на голову. Тёмная ночь – это день в ореховой скорлупе. Мы закутались в плащи и отправились. Сильный ветер продувал нас насквозь. Дождь и снег – эти мокрые братья – страшно били в наши физиономии. Молния, несмотря на зимнее время, бороздила небо по всем направлениям. Гром, грозный, величественный спутник прелестной, как миганье голубых глаз, быстрой, как мысль, молнии, ужасающе потрясал воздух. Уши Теодора засветились электричеством».
Рассказчик, Антонио, сбрасывает своего соперника Теодора в жерло потухшего вулкана.
«Я сделал движение коленом, и Теодор полетел вниз, в страшную пропасть <…>
– Проклятие!!! – закричал он в ответ на моё проклятие. Сильный муж, ниспровергающий своего врага в кратер вулкана из-за прекрасных глаз женщины – величественная, грандиозная и поучительная картина. Недоставало только лавы».
За компанию Антонио убивает возницу, привезшего их к вулкану, и лошадей.
«Лошади радостно заржали. Как тягостно быть не человеком! Я освободил их от животной, страдальческой жизни. Я убил их. Смерть есть и оковы, и освобождение от оков».
«Через три часа после мщения я был у дверей её квартиры. Кинжал, друг смерти, помог мне по трупам добраться до её дверей. Я стал прислушиваться. Она не спала. Она мечтала. Я слушал. Она молчала. Молчание длилось часа четыре. Четыре часа для влюблённого – четыре девятнадцатых столетия! Наконец она позвала горничную. Горничная прошла мимо меня. Я демонически взглянул на неё. Она уловила мой взгляд. Рассудок оставил её. Я убил её. Лучше умереть, чем жить без рассудка».
Конец ознакомительного фрагмента.