Чеки серии "Д"
Шрифт:
Он выкинул семь очков - и попал точно на поле, где Ванька только что поставил кабак (купив лицензию у губернатора), в котором пираты, пришедшие с плавания, обязаны просаживать по триста пиастров.
– Не везет так не везет, - заметил отец, отсчитывая пиастры.
– А мандарины дольками в собственном соку были вкусными?
– спросил Ванька.
– Обалденными!
– ответил
– Мы их сожрали на следующий день. С тех пор мне доводилось несколько раз есть такие мандарины, но никогда они не казались мне такими вкусными.
– Вы были мальчишками, - сказала мама.
– Мы ими и остались, - живо ответил отец. Он взял гитару, которую заранее, на всякий случай, поставил рядом с собой, и тронул струны, наигрывая пробные аккорды.
– Помнишь, - обратился он к Богатикову, - у Димки в его библиотеке была книга, потрепанная вся, сорок пятого, что ль, года издания, биография знаменитого американского физика Роберта Вуда, и Димка ей зачитывался. Этот Роберт Вуд был таким отчаянным экспериментатором, и таким хулиганом, с детских лет, что даже Димке нос бы утер. И у этой биографии был подзаголовок: "Книга о мальчике, который дожил до семидесяти лет, но так и не вырос". Вот и наше поколение... Хотя...
А Богатиков подхватил припев:
Да, и это - наше поколенье, Рудиментом в нынешних мирах, Словно полужесткие крепленья Или радиолы во дворах...Отец пел и пел - эту песню о судьбах всех ребят, составлявших дворовую команду далеких лет. Мы знали, что отец любит Визбора. А по тому, как подпевал Богатиков - и он Визбора любил, и знал хорошо.
...И вот встречаются два танка, два ферзя, На Эльбе встреча, встреча войск далеких стран: Идет походкой воровскою Коля Зять, Навстречу, руки в брюки, Левочка Куран. И тут, ребята, начинается кино, И добавляет в это блюдо остроты Белова Танечка, глядящая в окно, Внутрирайонный гений чистой красоты...Надо сказать, отец очень здорово воспроизводил (и воспроизводит, то есть, разумеется) совершенно особые интонации Визбора: и иронические, и одновременно очень добрые.
...Ну что же, каждый выбрал веру и житье, Полсотни игр у смерти выиграв подряд, И лишь майор десантных войск Н. Н. Зятьев Лежит простреленный под городом Герат. Да, уходит наше поколенье, Рудиментом в нынешних мирах, Словно полужесткие крепленья Или радиолы во дворах!– Ну уж нет!
– Богатиков налил клюквенной настойки (отец делает её сам, и взрослые говорят, что роскошный напиток) и поднялся.
– Да, нам за сорок, мы многих друзей потеряли за горизонтом лет, но мы не уходим, и мы не рудименты, потому что... Да, потому что был миг, когда мы стояли над Москвой, распахнувшейся перед нами волшебным королевством, и этот миг никуда не делся, он пророс в нас, он всегда будет с нами, а мы всегда будем тринадцатилетними, и всегда будем жителями сказочного города, жизнь в котором бывала не сахар, но который остался сказочным и не сгинул во времени. Этот миг, он вобрал всю нашу жизнь, прошлую и будущую, он так и длится, просто маскируясь под разные другие мгновения. И не прострелен Седой под городом Герат, а проходит где-то рядом с нами, своей пружинистой походочкой, и, как всегда, за внешней
– Верно!
– отец тоже поднялся, и они выпили.
– А все-таки, что там за история с этим транзистором, который вам в Париже выбирал Высоцкий...
– начал Ванька.
Он не договорил, потому что Топа глухо заворчал. В этот вечер Топе позволили быть в доме, при всех, а не во дворе.
– Что такое, Топа?
– спросил отец.
Топа, встряхнувшись, поднялся и залаял. Отец подошел к окну.
– Не пойму. Есть, что ли, кто-то во дворе?
Топа тявкнул несколько раз - не яростно, но вполне уверенно: мол, отвечаю за свои слова.
Отец поглядел на часы.
– Батюшки, почти полночь! Это сколько же мы сидим? Ведь вскоре после ужина сели, не позже семи...
– Да, заигрались, - согласилась мама.
– А ведь они у нас ещё не совсем здоровы... Немедленно спать!
– Но игра и правда очень затягивает, - сказал Богатиков.
– Здорово они её придумали! И потом, мы ведь не только играли, мы целую повесть поведали.
Отец продолжал вглядываться.
– Подошел, вроде, кто-то. Надо пойти проверить. В такое время зря тревожить не станут. Если только Михалыч опять не сорвался в запой и, забыв о времени, не ползает по всем соседям подряд, прося срочно одолжить ему на бутылку самогона.
– Это не Михалыч, - сказал я.
– На Михалыча Топа реагирует с лютой яростью, а сейчас в Топе ярости нет.
– Нет...
– согласился отец.
– Выходит, какой-то человек, которого Топа уважает, - отец направился к дверям.
– Ты, Гришка?
– услышали мы его голос.
– Что случилось? Почему в такую пору?
Про Гришку-вора я много рассказывал. Здесь могу только сказать вкратце, что он замечательный мужик, давно не ворует (кличка за ним после прошлых дел и отсидок осталась), и что, кроме всего прочего, столяр он потрясающий.
Гришка объяснял что-то отцу - тихо и неразборчиво.
– Хорошо, - сказал отец.
– Заходи, передохни... Ну, как знаешь.
Отец вернулся в комнату минут через пять.
– Что случилось?
– спросила мама.
– Гришка обычно по ночам не шастает. Почему его принесло?
Отец пожал плечами. В руке у него был конверт.
– Вот. Был у Угличе, заказ у него там имелся на оформление нового коттеджа столяркой и художественной резьбой - резное крыльцо, перила лестниц, наличники, двери и прочее - и, когда зарисовывал для себя резные детали палат бояр Романовых и храма на крови убиенного царевича Димитрия, чтобы потом какие-то идеи в работе использовать, разговорился с одним мужиком. Мужик, вроде бы, из Томска, но Гришка не уверен, а в Угличе был проездом, по делам. Невысокий, ладный, по выправке на офицера похож, а по манере обращения - на бывалого, тертого офицера, в чинах. Сказал, что тоже когда-то знал некоего Леонида Болдина - Гришка не объяснил, почему он сам обо мне упомянул - и просил передать мне вот это. Мол, если тот самый Леонид Болдин - он поймет. Гришка на ночную рыбалку ехал, конверт взял с собой, чтобы утром завезти, но увидел свет у нас в окнах и решил завернуть на секунду... Гм!
– отец вскрыл конверт, на котором было выведено всего два слова: "Леониду Болдину", крупным и четким почерком выведены, таким четким и крупным, что он казался немного угловатым и неуклюжим.
– Что там?
– мы с Ванькой потянулись вперед.
Отец протянул нам фотографию. На ней была запечатлена широкая панорама Москвы - вид чуть ли не с высоты птичьего полета. Панорама как раз той части города, где прошло детство отца, и шпили виднелись: шпиль высотки на "Лермонтовской", шпили вокзалов... Судя по всему, фотография была сделана совсем недавно, и кто-то специально поднимался на какую-то высокую точку (крышу?), чтобы запечатлеть то, что ему хотелось. На обратной стороне была бледно проштампована дата трехдневной давности. То есть, пленку проявили и фотографию отпечатали уже в Угличе, а это означало, что человек, её сделавший, был в Москве проездом, очень недолго.