Чекист. Польская линия
Шрифт:
По правилам, почерпнутых мной из моей эпохи, следовало позвонить либо самому Феликсу Эдмундовичу, либо Ксенофонтову, который курировал Архангельскую губернию, но тут была маленькая «закавычка». Если верить Наталье, француз, представитель компартии, а согласуй я свое интервью с руководством ВЧК, покажу, что наши партийцы стоят под контролем государственной службы. Они, то есть мы, под контролем стоим, но зачем об этом знать разлагающемуся Западу, пусть и в лице прокоммунистически настроенных читателей? Посему, решив, что доложу руководству уже после общения с журналистом, отправился за Наташей.
Глава 3. Тонкости перевода
Наташа проводила меня на четвертый этаж, где обитал французский журналист. Пока поднимались, успел ее пару раз чмокнуть. Если смотреть на себя со стороны, то вроде бы и смешно. Другое дело, что в этот момент со стороны на себя не смотришь. И Наталья особо не противилась. Пожалуй, еще немного, и мы просто застрянем на лестнице, как два влюбленных школьника. Но внизу донесся шелест чьих-то подошв, и мы отпрянули друг от друга, вспомнив, что люди мы взрослые, да еще и с солидным общественным положением, а таким целоваться на лестнице неприлично.
Остановившись перед одной из дверей, обитой черной кожей, Наталья Андреевна кивнула:
– Вот здесь проживает наш французский друг. Кстати, Мишель не знает, что ты служишь в чека. Кем тебя представить? Сотрудником губисполкома, или просто членом губернского комитета партии?
Я мысленно похвалил Наташу. И впрямь, зачем пугать французского журналиста, даже если он и на самом деле коммунист? К тому же, если Коминтерн, как говорят, это одно из подразделений стратегической разведки, то он по определению кишит «кротами». Перевербовать можно кого угодно – хоть обычного коммуниста, хоть журналиста, равно как и внедрить своего агента под какой угодно личиной.
– Скажи товарищу французу, что я чиновник Архангельского губернского управления. Франция на что делится, на провинции?
– На провинции она делилась до Великой французской революции, а теперь у них департаменты, – хмыкнула Наталья.
– Значит, скажешь ему, что я чиновник какого-нибудь местного комитета самоуправления. Например…
– Ладно, не учи мамку курей красть, – перебила меня Наталья. – Посмотрев на мою отвисшую челюсть, улыбнулась: – Это меня в детстве кухарка научила. Мол – так у них цыгане говорили. Скажу, что ты чиновник органов местного самоуправления. Вон, у тебя и вид подходящий. Удачно, кстати, что ты сегодня не в форме.
Она снова осмотрела меня, поправила съехавший на сторону галстук и постучала, а услышав «ви», толкнула дверь.
Комната, отведенная под жительство Мишеля Потье, была довольно просторной, с шикарным видом на Кремль, но все портил бардак. На письменном столе рваные газеты соседствовали с рыбьими скелетами, а грязные чашки лежали вперемежку с машинописными листами. На полу валялись предметы личного гардероба и окурки. Пахло одинокими мужскими носками, прокисшим дымом и селедкой. Судя по всему, Потье привык, чтобы за ним убирались горничные или лакеи.
Сам журналист лежал одетым на разобранной постели, и что-то старательно записывал в блокнот. Завидев Наталью, немедленно вскочил, что-то залопотал по-французски, а моя «большевичка» принялась отвечать и, как мне показалось, довольно игриво.
Товарищу Потье на вид было лет тридцать-сорок. Не знай я, что он француз, принял бы за еврея – длинный, слегка горбатый нос, миндалевидные глаза, толстые губы и уже начавшие седеть волосы.
– Кхе – кхе, – демонстративно закашлялся я, привлекая к себе внимание, а потом поинтересовался: – Товарищи, а я вам не мешаю?
– Владимир, а в чем дело? – нахмурилась Наталья Андреевна.
– Ни в чем, – пожал я плечами.
Наталья размышляла несколько секунд, потом до нее дошло.
– Володя, не сердись, – улыбнулась сотрудница Коминтерна и погладила меня по руке. – Все время забываю, что ты не знаешь французского языка.
– Да я и английского с немецким не знаю, и польский до сих пор не выучил.
– Лентяй ты, Владимир Иванович, а еще начальником считаешься, – вздохнула Наталья, а потом соизволила представить меня товарищу французу: – Владимир, это наш французский товарищ Мишель Потье.
– Владимир, – протянул я руку французу.
– Владьимир, отчень пириятно, – потряс мою руку товарищ Потье. – Меня зовуть Микаил па-руськи.
Француз увлекся пожиманием моей руки, видимо, пытался определить ее силу. Что ж, пришлось сжать ладонь покрепче.
Потье молодчага! Терпел, хотя из глаз уже потекли слезы. Хотел нажать посильнее, но заработал тычок в поясницу.
– Ты сейчас человеку пальцы сломаешь, медведь архангельский, – прошипела мне в спину Наталья Андреевна.
– Чего это, сразу медведь? – возмутился я, но руку разжал.
Потье принялся махать ладонью, а Наташа опять зашипела:
– Отелло череповецкий, я тебе вечером козью морду сделаю!
Кажется, дочери графа Комаровского удалось удивить меня два раза подряд.
– А козья морда, это откуда? От конюха нахваталась?
– А козья морда, дорогой мой, от тебя, – сообщила Наташа, потом добавила: – Сам же то и дело кому-нибудь обещаешь ее сделать. А я из – за тебя недавно опростоволосилась – пообещала одному высокопоставленному товарищу «козью морду» сделать, если он не перестанет к моим сотрудницам приставать. Товарищ потом полчаса икал от возмущения.
– Если Бухарину, то ему давно пора сделать, – хмыкнул я, поняв, что снова попав впросак из-за собственного языка. А ведь я-то считал, что это вполне старое и обиходное выражение.
– Козия мордья? Что езть козия мордья? – заинтересовался француз, забывший об ушибленных пальцах.
– Вот, объясняй теперь товарищу, что означает «козья морда», – лучезарно улыбнулась «старая большевичка».
Но меня подобными оборотами смутить трудно.
– Козья морда, товарищ Мишель, это игра слов. Труднопереводимый русский фольклор, – разъяснил я французскому товарищу. Подумав, пояснил: – Сделать кому-то козью морду – то же самое, что накрутить хвост или начистить рыло.