Чекисты рассказывают. Книга 4-я
Шрифт:
Оба долго молчали. Курили, глядели в окно, ходили по комнате. Потом Фриц сказал:
— Конечно, может, все наши прикидки — игра воображения, и больше ничего…
— Нет, — возразил Гай, которому дело уже не казалось столь неосуществимым, как вначале. — Из всех возможных вариантов ты выбрал, по-моему, самый дельный.
— Тогда ты говори, а я послушаю.
— Начать, наверное, надо с Хемница… Что за человек Раушбергер? Поговорить со служащими…
— Кое-что можно выяснить и здесь, в Берлине. Частное информационное агентство Шиммельпфенга уже лет двести или триста занимается сбором
— Ты, оказывается, тоже знаешь немало.
— Так ведь все это нашему троюродному дяде двоюродные племянники, — усмехнулся Фриц и посмотрел на часы. — Время. Видеться мы с тобой будем редко. Все — через Иштвана. Он сведет тебя с твоими помощниками — Гансом и Альдоной. Оглядись, обживись… И помни: слепой судьбы не бывает. Твоя судьба — в твоих руках…
Они попрощались. Фриц снял халат, надел пальто и ушел.
Минут через десять покинул парикмахерскую и Гай. В гостиницу он вернулся в половине двенадцатого.
Как всякий аккуратный человек, он вменил себе в правиле перед сном обязательно перебрать в памяти все события дня, отметить плюсы и минусы. А прошедший день был из ряда вон выходящим: он прямо с вагонных колес включился в дело. Потушив свет и закрыв глаза, Гай поминутно прокрутил минувшие сутки: от курения в вагоне рядом с эсэсовцем, — Гай в темноте даже потрогал себя за левое плечо, где утром лежала рука в черной перчатке, — до разговора с Фрицем. Не нарушил ли он правил конспирации? Не просмотрел ли какой-нибудь мелочи, которая позднее, когда этого совсем не ждешь, взорвется, как бомба замедленного действия? Как будто бы нет… Блокварт, по всей вероятности, успокоился на его счет… На встречу с Иштваном он вышел точно… Из парикмахерской исчез чисто…
Засыпая, он чувствовал, что губы его сами собой складываются в улыбку. Таким удачным получился этот день…
ГЛАВА 3
ДЕВУШКА ИЗ ВИТРИНЫ
Гансу и Альдоне было лет по двадцати пяти или семи. Ганс, немец из Праги, сухощавый, белокурый, уже заметно лысеющий молодой человек, с очками в золотой оправе на бледном лице, казался старше своих лет, вероятно, еще и потому, что хотел походить на Иштвана — был немногословен, хмур и рассудителен. Альдона всегда вышучивала его за это. Ганс работал в библиотеке — писал книгу по древнегерманской грамматике. Он окончил в Праге юридический факультет. Альдона, полноватая зеленоглазая брюнетка из Мемеля, отличалась живостью характера и отчаянной храбростью. Она работала медсестрой в частной клинике доктора Пауля. Ганс и Альдона по линии техники связи подчинялись Иштвану, а по линии оперативной работы — Гаю. И еще одно объединяло Ганса и Альдону: их отцы погибли от рук гитлеровцев.
Первая встреча с Гансом была у Гая короткой, они только показались друг другу, зато на следующий день им удалось поговорить как следует. Вспоминали Испанию…
Отправляясь в частное «Информационное агентство Шиммельпфенга», Гай по пути захватил Ганса и Альдону, с которой Иштван познакомил его неделей раньше.
Ганс и Альдона остались на улице рассматривать витрины, а Гай один вошел в контору. Сидевший в первой комнате чиновник показал ему кабинет Рубинштейна. Он вошел без доклада.
— Господин Рубинштейн?
— К вашим услугам. Но сейчас начинается обеденный перерыв, и я прошу…
Собственно, Гай именно на это и рассчитывал.
— Меня зовут Ганри Манинг, я импортировал немецкие ткани в Голландскую Индию… Не могу ли я попросить вас отобедать со мной?
Рубинштейн не возражал, и они отправились в ресторан «Кемпинский», считавшийся лучшим в деловом центре города.
Когда новоявленные знакомые уселись в уютном углу зала, Гай сказал:
— Политические события в вашей стране, господин Рубинштейн, конечно, грандиозны, но многим кредиторам они спутали все расчеты.
Господин Рубинштейн счел за благо промолчать и только кисло улыбнулся.
— Но если говорить конкретно, я имею в виду Иосифа Лифшица в Хемнице, который прекратил оплату векселей фирмы «Немецкие текстильные фабрики».
— У него есть к тому веские основания: фирма перешла в другие руки. Новый владелец — господин Ганс Раушбергер.
— Он принял на себя обязательства господина Лифшица?
— Не знаю. Думаю, что нет, господин Манинг.
— Не могли бы вы уточнить этот вопрос, господин Рубинштейн?
— Новый владелец — лицо очень высокопоставленное, о таких людях мы справок не наводим и не даем.
— Вы советуете мне съездить в Хемниц и обратиться лично к нему?
— Я вам ничего не советую. Адрес господина Раушбергера мне не известен, а в Хемнице он не живет.
— Какой же смысл ему жить вдали от фабрик?
— Может быть, смысл в том, что господин Раушбергер недавно женился.
— Кто его жена?
— Нет, господин Манинг, я не смею касаться личной жизни этого высокопоставленного лица. И почему меня должна интересовать какая-то там итальянка?!
При последних словах Гай чуть не хлопнул собеседника по плечу. Ай да Рубинштейн! Ничего не знает, советов не дает, справок не наводит…
— Да, печально все это, господин Рубинштейн… Коммерческие дела не должны страдать от чьих-то честолюбивых или матримониальных устремлений.
В ответ Рубинштейн только посмотрел на него хитро из-под своих свисавших на глаза густых бровей, придававших его лицу выражение неизбывной печали.
Обед был вкусный, вина хороши. Гай попросил принести сигары, и Рубинштейн не отказался покурить, хотя по неумелости в обращении с сигарой было видно, что он некурящий. Может быть, именно это обстоятельство сделало его более разговорчивым: пожилой человек, пускающий дым ради баловства, невольно молодеет и, стало быть, обретает некоторое легкомыслие.
— Не хочу сыпать соль на раны, но не могу удержаться от вопроса… — дружеским тоном начал Гай.
— Пожалуйста, — сказал Рубинштейн, и это прозвучало, как «Чего уж там, валяйте!». Он еще ворчал, но тон заметно изменился.
— Для вас настали трудные времена?
— Что касается старика Шиммельпфенга, то вы несколько запоздали с соболезнованиями. Его вместе со всей семьей арестовали полгода назад. Директор фирмы теперь я.
— Но ведь вы тоже?..