Чекисты
Шрифт:
Был разыгран отъезд Павловского. Фомичев проводил его на вокзал, усадил в вагон и стоял на перроне, пока поезд не скрылся.
На перегоне Москва — Серпухов Павловский пытался выпрыгнуть в окно, и только благодаря своей недюжинной силе Сыроежкин, негласно сопровождавший Павловского, сумел взломать дверь и предупредить побег.
Так как Савинков требовал, чтобы Павловский сам приехал за ним, пришлось инсценировать ранение Павловского во время попытки экспроприации поезда. Фомичев увидел Павловского, перевязанного бинтами, ослабевшего, и о его прискорбном состоянии вынужден
А тем временем в Вильно вновь был направлен Сыроежкин-Серебряков. Чекисты шли на риск, посылая его во второй раз: он ведь мог находиться на подозрении у польской контрразведки и рисковал жизнью. Но с другой стороны, это была и отличная проверка — если все сойдет благополучно, значит, поляки верят и Сыроежкину, и представляемой им организации. А это было важно, когда операция вступала в решающую фазу: в Париж под видом одного из «руководителей ЛД» должен был ехать вместе с Фомичевым чекист Федоров, чтобы окончательно склонить Савинкова к поездке в СССР.
План поездки Сыроежкина был тщательно разработан, предусматривались все варианты, которые могли возникнуть в ходе его осуществления.
Впоследствии руководитель операции А.X. Артузов писал: «В нашем деле нельзя и бесполезно идти напролом. Вот и приходится неотступно думать… как сберечь от провала того, кого посылаю „туда“ на беспощадное и безоговорочное одиночество».
Сыроежкин-Серебряков доставил через границу два пакета. В одном из них находились письма Павловского Савинкову, в другом — фотокопия секретного приказа народного комиссара по военным и морским делам о проведении маневров вблизи польской границы. Этот «приказ» по просьбе руководства ОГПУ был специально разработан в Наркомвоенморе, и на нем имелись все служебные пометки и индексы, которые должны были быть на подлинном документе.
Сыроежкин снова пересек границу с помощью Яна Крикмана. До Вильно добрался без происшествий. Но там его ждала неприятная неожиданность. Вместо щеголеватого и неглупого, но несколько поверхностного капитана Секунды его встретил другой офицер, капитан Майер. Внешне флегматичный и недалекий, он был цепким и жестким разведчиком.
Но ничего особенного не произошло. Он принял Сыроежкина-Серебрякова так же вежливо, как капитан Секунда, может быть, чуть-чуть более официально. Сыроежкин передал ему привезенные материалы. Когда Майер ознакомился с приказом, его глаза загорелись радостью. Он поверил, что ему привезли подлинный документ. Поэтому на намек Григория об оплате за полученные сейчас и ранее сведения капитан, не колеблясь, положил перед ним тысячу долларов.
— Только распишитесь, пожалуйста, вот здесь, господин Сыроежкин, — учтиво улыбаясь, сказал он.
«Откуда он знает мою настоящую фамилию? — внутренне вздрогнул Григорий, — ведь я для него Серебряков». Потом тут же сообразил: «Это все Стржелковский, гад! Ну да ничего, я ведь не таил перед ними, что когда-то работал в трибунале, а потом ушел в подполье. Провоцирует или просто показывает свою осведомленность? Если первое, то сейчас ему конец, застрелю и буду прорываться».
Я уж и забыл то время, когда Сыроежкиным был, — спокойно сказал он. — И называть меня так — это большой грех, пан капитан, я от той жизни давно отказался.
— Да я просто так сказал, пан Серебряков, у нас здесь записано, вот и я…
— Обижаете, пан капитан, — вздохнул Григорий, — где здесь расписаться? — И аккуратно расписался: Серебряков.
Майер не возразил и любезно согласился переслать Савинкову пакет с письмами Павловского.
В тот же день Григорий отправился на границу.
В буржуазной Польше разведка и контрразведка не дружили. Поэтому, когда офензива стала получать от ЛД «ценную» информацию, она захотела сохранить за собой и ее источники и курьеров, ее доставляющих. Скорее всего именно из-за этого разоблачениям Стржелковского и не был дан ход — офензива не хотела терять богатейших возможностей, появившихся у нее, и отдать козыри в руки соперничающего ведомства.
В Москве Сыроежкин отчитался о результатах своей поездки Артузову, а затем и Менжинскому. Состояние дел по «Синдикату-2» было доложено Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. По его указанию заместителем начальника Контрразведывательного отдела ОГПУ Р.А. Пилляром был подготовлен рапорт, в котором говорилось:
«…Тов. Сыроежкин Григорий Сергеевич… принимал активное участие в разработке дела Савинкова, неоднократно рискуя жизнью.
Состоял официальным сотрудником ОГПУ, посылался неоднократно в Польшу. Во время поездок чрезвычайно рискованно проявил огромную находчивость и смелость.
Лишь благодаря этому ему удалось избежать почти неминуемого ареста, влекшего за собой неминуемый расстрел ж провал разработки дела.
Ходатайствую о награждении его орденом Красного Знамени».
Операция вступила в завершающую фазу. После возвращения Сыроежкина из Польши, когда чекисты убедились в том, что противник ничего не подозревает, можно было направлять Федорова и Фомичева в Париж для доклада о «ранении» Павловского, невозможности его выезда из России в ближайшее время и о необходимости приезда в Москву Савинкова для руководства «организацией». Об этом же говорилось и в письме Павловского на имя Савинкова, которое вез с собой Федоров.
В июле 1924 года Федоров и Фомичев прибыли в Париж.
Савинков принял их любезно, выслушал отчеты о положении в московских организациях, в их присутствии прочитал письмо Павловского, после чего заявил, что твердо решил ехать в Москву.
В ночь на 15 августа Савинков и люди, сопровождавшие его, перешли советско-польскую границу. Их уже ожидали чекисты. Они представились «вождю» как члены «московской организации», способствовавшие «нелегальному переходу через границу группы Савинкова». Затем доставили его в Минск на «конспиративную квартиру». Во время ужина Сыроежкин сел рядом с Савинковым на случай, если тот вдруг вздумает сопротивляться. Один из чекистов поднялся из-за стола и заявил: