Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона
Шрифт:
Но вот наконец нас погрузили на машины, но, прежде чем мы тронулись с места, все эти счастливчики нас окружили, стали отпускать веселые шутки, выкрикивать добрые пожелания.
— Убей там немца за меня! — говорили они.
Вскоре нас доставили на погрузочный пункт и отвели в портовые казармы. Мы постлали себе койки. Постояли в очереди за химически обработанной одеждой — на случай газовой атаки. Прослушали еще несколько лекций. Заполнили еще несколько документов. Сообщили, кого известить и кому переслать деньги, если мы будем убиты.
К концу дня за мной прислал какой-то капитан. Он был очень сердечен, пригласил меня сесть. Теперь, когда меня отправляли за океан, он считал нужным мне показать,
Он достал одну из бумажек, которые я перед этим заполнил.
— Я обратил внимание, — сказал он, — что вы, хотя и состоите в армии уже больше года, а теперь даже отправляетесь за океан, однако не застраховали своей жизни. Почему?
— Не хочу.
— Но почему?
— Не верю я в это.
— Все люди, кажется, верят…
— А я нет. Я верю в бога. Кроме того, я думал, что это не обязательно.
— Конечно, — сказал капитан. — Я только думал, что нужно все-таки с вами поговорить, для вашей же пользы. В случае чего — кто знает? Ведь вашему отцу могли бы пригодиться эти деньги.
— Он их не взял бы.
— Почему?
— Мне кажется, мой отец охотно заплатил бы правительству десять тысяч долларов за то, чтобы меня не убивали,
— Ну, — сказал капитан, — мы должны считаться с пожеланиями большинства людей в армии. Огромное большинство настаивает на страховании. Их никто не принуждает, заметьте, но…
— Я заполнял эту страховую форму семь раз с тех пор, как я в армии. Если страхование добровольное, почему тогда всякий раз, как я заполняю форму и совершенно ясно указываю, что я не нуждаюсь в страховке, меня обязательно кто-нибудь вызовет вот так, как вы, например, и спросит, почему я не хочу страховаться? Просто не хочу. Просто не хочу быть убитым — и все. Надеюсь, вы ничего не имеете против?
— В этом вопросе каждый солдат волен поступать, как ему нравится, — сказал капитан.
Я вернулся в барак. Я был страшно зол на войну, и на армию, на этого беднягу капитана, на всю эту идиотскую затею со страхованием и, увидав, что в уборной идет игра в кости, вытащил из кармана все свои деньги, которых набралось двадцать семь долларов. Когда пришла моя очередь, я поставил на кон всю сумму, сказав ребятам, что сыграю один только раз — либо пан, либо пропал. Им это было все равно, и я встряхнул кости в стаканчике и швырнул их об стенку, и, когда они перестали крутиться, мне выпала десятка, а это число проигрышное. Я выбил об стенку тройку, потом шестерку, потом опять шестерку, потом восьмерку, потом четверку, потом девятку, потом одиннадцать, и наконец выпало десять, и тогда я собрал все деньги и сказал:
— Пускай возьмут свою паршивую страховку и отправят ее — сами знаете куда.
Глава сорок третья
Виктор Тоска и Весли получают увольнение с ночевкой и попадают в счастливый бедлам
Оказалось, мы счастливее, чем ожидали, так как на второй день после обеда сержант нашей казармы объявил, что половина из нашей команды может получить увольнительные в Нью-Йорк с шести вечера сегодня, а другая половина — завтра. Так будет и дальше — впредь до особого распоряжения. Отсутствовать по увольнительной мы могли до подъема в шесть утра, но кто не явится к подъему, тому придется худо, ибо самовольная отлучка из портовых казарм считается дезертирством.
В тот же вечер мы с Виктором получили увольнительные и проехали на метро до Манхеттена, но, когда мы вышли на углу 57-й улицы и 7-й авеню, Виктор сказал:
— Погоди минутку, о чем я только думаю! Мне нельзя возвращаться домой — жену убьет вторичное прощание.
Мы взяли
— Нет, я должен ее повидать. Она теперь на седьмом месяце. Если бы мне удалось задержаться здесь еще месяца на три… Жене нужно, чтобы муж находился поблизости в такое время. Я должен повидать ее еще раз. Хочешь, поедем вместе?
Мы взяли такси и поехали в гостиницу. Увидев нас, служащие гостиницы очень удивились, потому что, когда мы прощались, они думали, что не увидят нас до конца войны, а то и совсем не увидят.
Один парнишка, по имени Карло, отвел меня в сторону и сказал:
— Худо там у них наверху, все лежат больные.
Виктор попросил у портье ключ от комнаты матери, ему хотелось сделать родным сюрприз. Мы поднялись наверх, Виктор отпер дверь и вошел.
Что тут было — никогда не забыть. Все три женщины лежали в постели, жена и мать Виктора в одной кровати, а теща в другой, и все больные. Но когда они увидали Виктора, то прямо сошли с ума — просто окончательно помешались. Все три соскочили с постели и кинулись к нему, смеялись и плакали, тискали его в объятиях и целовали, целовали, целовали, и плакали, и смеялись, и говорили, говорили, и пытались прийти в себя, потом бросились ко мне и стали целовать меня, а Виктор все твердил, что им нужно поесть, нельзя так голодать — боже мой, они все помрут с голоду! Он позвонил в ресторан и велел ощипать шесть штук цыплят — да-да, шесть, кричал он в трубку, — потушить их с рубленым сельдереем и рисом и подать всю эту штуку в номер, да прихватить пять глубоких тарелок, А пока он передавал заказ, жена его крепко за него держалась — она совсем обезумела, все они окончательно обезумели — и всё говорила ему что-то по-итальянски и целовала его, а его мать закатывала глаза и благодарила бога за то, что сын — вот он опять перед ней.
Через несколько минут вдруг зазвонил телефон, и все перепугались, что это экстренный вызов из отпуска или что-нибудь в этом роде, но это звонили из ресторана. У них не нашлось шести цыплят. Только пять.
— Ладно, — сказан Виктор. — Нет шести, давайте пять.
Женщины оделись, и жена Виктора стала смеяться над собой оттого, что была такая бледная, и радостный шум и веселье продолжались так долго, что я даже сказал про себя: «Эти женщины, кажется, думают, что война кончилась».
Я пытался уйти, считая, что уже достаточно насмотрелся и могу теперь отправиться к своей подружке, а кроме того, мне казалось, что им хочется остаться в своей семье. Но тут все возмутились, как это мне могла прийти в голову такая ужасная мысль, и я не решился настаивать. Одна за другой женщины подбегали ко мне и целовали в щеку, смеялись и плакали. Что я, с ума сошел? Уйти? Боже мой, да ведь Виктор и я возвратили им жизнь. Мы все вместе должны сесть за стол и поесть. Выпьем вина, поболтаем. Уйти? Да как я только мог подумать об этом? Мать Виктора сказала, что я — ее сын, а жена его — что я ее брат, а мать жены — тоже, что я ее сын, и тогда я сказал себе: «Ладно, повидаю свою подружку послезавтра, если удастся».
Мы славно поужинали. Цыплята были нежные, и бульон очень вкусный, и всего было так много, что мы просидели за столом по крайней мере часа три. А когда все остыло, Виктор позвал официанта и велел разогреть. Мы пили вино и болтали. Но я все время беспокоился, что будет, когда придет время уезжать. Я знал, как это ужасно — прощаться заново, — и даже пытался придумать, как бы сделать так, чтобы нам всем больше не расставаться. Мы с Виктором могли бы занять какую-нибудь штатскую одежду у ребят, служивших в гостинице. Могли бы где-нибудь раздобыть машину и все впятером укатить в Мексику и остаться там до конца нашей жизни.