Человеческий крокет
Шрифт:
— Помоги мне, — говорит он, — помоги мне.
Но все без толку, я знаю, потому что он уже мертв.
Время убивать
Просыпаюсь. В своей постели. У себя в спальне. В «Ардене». Никаких (былого талых) снегов, [86] деревьев, оленя, машины, мертвого Малькольма Любета. Я в ночной рубашке, и на теле ни следа автокатастрофы, хотя вместо мозга руины.
Розовое вечернее платье висит на гардеробе, замечательно не оскверненное всем, что выпало на его долю. Даже топорщится, будто под ним жесткая нижняя юбка. Из окна я наблюдаю погоду, весьма отличную
86
«Но где вы, былого талые снега?» — цитата из стихотворения французского поэта Франсуа Вийона (ок. 1431–1464) «Баллада о дамах былых времен» (Ballade des dames du temps jadis). Пер. В. Жаботинского.
Замечаю краем глаза что-то на тумбочке — мыло «Броннли» в подарочной упаковке. Сажусь и освобождаю мыло из бумажных застенков. Слышно, как радио внизу мурлычет рождественские гимны, ропщет младенец. Я задумчиво взвешиваю на ладони мыльный лимон — похож на маленькую кислую луну. Господни ангелы и слуги, защитите, [87] а также помоги мне бобик.
Если вчера был сочельник, сегодня пора быть Рождеству, но я, разумеется, понимаю, что причинно-следственные связи погнуты, как ось времени, и вряд ли с меня стоит спрашивать предсказания событийной последовательности.
87
Уильям Шекспир. Гамлет. Акт I, сц. 4. Пер. Д. Аверкиева.
Может, нет постоянной реальности, есть только реальность перемен. Это пугает.
Как и полагается, в спальню врывается Чарльз и спрашивает:
— У тебя есть оберточная бумага? Еще один подарок завернуть, а у меня закончилась.
— Какой сейчас, по-твоему, день? — спрашиваю я, а он так смотрит, будто я помешалась (и, в общем, нрав).
— Сочельник, а ты что думала? Какой сейчас день, по-твоему?
(Может ли время быть настолько относительно?)
Бред какой-то. С головой прячусь под одеяло. Я что, правда вернула вчерашний день? [88] Дважды вошла в ту же самую реку? И этот кошмар повторится? Мне что, мало было одного — повторный показ-то зачем? Сколько риторических вопросов я успею себе задать, прежде чем помру со скуки?
Может, я умерла, очутилась в аду и это моя кара — раз за разом целую вечность проживать худший день моей жизни.
Или, может, жизнь моя приснилась мне. Проснусь, и выяснится, что я бабочка. Или гусеница. Или гриб. Гриб, который грезит о том, что он девушка по имени Изобел Ферфакс.
88
Аллюзия на «Ричарда II» Уильяма Шекспира, акт III, сц. 2. Пер. М. Донского.
А свобода воли у меня еще есть? Может, я останусь в постели, и все дела — не пойду на вечеринку к Уолшам, уж явно никуда не поеду с Малькольмом Любетом, тогда ни с кем ничего не случится. Я зажмуриваюсь и пытаюсь себя убаюкать (наверное, вот чем занимаются кошки — спят, чтобы все исчезло. Собаки, например), однако
Но что, если… — думаю я вдруг, открыв глаза и уставившись на розовое платье, — что, если события подтолкнула (или подталкивает, или подтолкнет — сами выбирайте) не моя пагуба? Что, если они произойдут и без меня? А если они произойдут и без меня, может, удастся как-нибудь их остановить? И тогда, даже если Малькольм, Хилари и Ричард погибнут, я хоть не буду виновата. Уже кое-что.
Но с другой стороны, а если они уже мертвы? Я выволакиваю себя из постели — вы как хотите, а я пошла разбираться, что происходит. Задираю подол розового платья — ну да, вот она, нижняя юбка, цела и невредима. Я устало вздыхаю.
Внизу никого — Винни, Дебби и Гордон оставили прежние позиции, однако сладкие пироги свое место в сюжете знают и горой громоздятся на кухонном столе, обильно заснеженные сахарной пудрой. Я съедаю один, другой, третий — совсем оголодала. Ничего не ела после вчерашних засохших печений с кремом, хотя, разумеется, возможно также, что даже их я еще не съела. Не успеешь задуматься, реальность ускользает.
Звоню Любетам. Отвечает Малькольм.
— Алло? Алло? — твердит он, пока я не кладу трубку, не придумав, что бы ему такого нечокнутого сообщить.
Потом звоню Уолшам, и барабанную перепонку пронзают флейтовые переливы миссис Уолш. Я бубню про Хилари, и миссис Уолш отвечает, что Хилари с Дороти уехали в центр.
Не буду проверять Примулов — честно говоря, мне плевать, жив ли Ричард, а двое из трех уже неплохой результат. Но как сохранить им жизнь — вот в чем вопрос. Чарльз вцепился бы в этот вопрос зубами, как бульдог, но Чарльза тоже не видать. «Арден» прямо какая-то «Мария Целеста»; неизвестную катастрофу пережил, очевидно, только младенец (он неуничтожим) — лежит в коляске в коридоре и верещит, выворачивая легкие наизнанку.
Вынимаю младенца (я не в силах звать его Джоди) из коляски и пытаюсь утешить, но он ужасно злится, орет так, что голова отваливается (ну, не совсем), иногда тельце выгибается и каменеет, как в припадке. Личико гневно покраснело, кулачки яростно стиснуты, будто младенец рад бы заехать кому-нибудь в морду.
Я кутаю его в платок, но выходит неловко, и в конце концов я пакую его, как капусту, и тащу в «Холм фей». Может, миссис Бакстер на него подействует. И вообще, мне надо с кем-то поговорить о том, что со мной творится, — лучше всего с человеком, которого я вчера не укокошила.
У Бакстеров тоже сиротливая зловещая тишина. «Холм фей» пуст и позаброшен, как и «Арден». «Эй!» — кричу я в этой пустоте, но никто не откликается, только младенец всхлипывает и икает.
В гостиной разведен огонь в камине, мигает рождественская гирлянда на елке, впрочем, не знаю, полагается ей так или это я навожу помехи.
В столовой накрыто к обеду — парадный сервиз, тарелки. В сочельник миссис Бакстер ужасно суетится, почти как в Рождество. Если б миром правила миссис Бакстер, мы бы, наверное, праздновали Рождество каждый день.
Посреди стола красные свечи, возле приборов хлопушки и хитро свернутые рождественские салфетки — красные с зелеными листьями остролиста. На каждой тарелке стоит винный бокал с креветочным коктейлем — садись и ешь.
Сажусь на стул, вытаскиваю из коктейля лист латука и жую, размышляя, куда все подевались. Может, Бакстеры теперь тоже выпадают в разрывы пространственно-временного континуума. Может, празднуют сейчас Рождество в восемнадцатом столетии или в раннем Средневековье. Я размазываю младенцу по губам розовый соус из креветочного коктейля, и младенец в шоке умолкает.