Человек дейтерия
Шрифт:
— Вон он! В умывалке сидел…
Юные художники и художницы стали оборачиваться на Гришу.
— A-а… Идите сюда, молодой человек, давно поджидаем, — бородатый руководитель поманил рукой.
Опустив голову, Гриша побрел вперед. Все равно как за двойкой к школьной доске. Художники расступились, давая дорогу к эшафоту.
— Ну-с… А теперь, маэстро, посвятите нас в тайны своего творения.
Гриша продолжал смотреть в пол.
— Что же вы молчите?
— Он стесняется, — подала голос Ульяна. — Вообще-то он у нас в классе лучше
— Отчего же так? Страна должна знать своих героев. — Руководитель студии смешливо повел бровью. — Ну же, маэстро, объясните, какой кистью вы все это рисовали?
— Пальцем, — тихо признался Гришка.
— Пальцем? Каким пальцем?
Кто-то из студийцев хихикнул. Кажется, начиналось… Издевательство. Тут уже и Ульяна не спасет, не поможет. За испорченную бумагу, за кисть его с потрохами съедят.
— Указательным, — пробормотал Гришка.
— Указательным?!
— Ну и мизинцем иногда. Средним тоже… — Гришка покосился на свои руки, соображая, что бы еще сказать. — Безымянным пробовал, только неудобно. Толстый он какой-то…
— Толстый! — пискнул кто-то. Собравшиеся, не сдерживаясь, взорвались смехом. Гриша прикусил губу. Все шло, как он и ожидал.
— Безымянный — толстый!.. — народ заливался вовсю. Кто-то даже пристанывать начал. Гриша настороженно поднял голову. Что-то было не так. То есть да, конечно, они смеялись, но как-то непривычно. Вроде даже и не злобно совсем, и это настораживало даже в большей степени. Кстати, руководитель студии тоже хохотал. Не так громко, как остальные, но тоже не стеснялся.
— Да-а… Такое у меня впервые. — Бородач утер слезящиеся глаза. — Чтобы пальцами — и портрет…
— У меня кисть сломалась, — попробовал объяснить Гриша.
— А почему новую не попросил?
Он пожал плечами.
— Ладно… Только вот что, друг сердечный: получилось все равно замечательно. Даже очень. — Враз став серьезным, бородатый руководитель студии оглядел ребят. — Если человек пальцами рисует такое, представляете, что он нарисует хорошей кистью?
— А может, не получится? — предположил кто-то. — Может, он только пальцами умеет?
— Вот и проверим на следующем занятии. А вы, Григорий, вас ведь Гришей зовут?.. Так вот принесите мне, пожалуйста, какие-нибудь другие рисунки.
— Другие?
— Ну да. Вы ведь рисуете дома?
— В общем, да…
— Вот и приносите.
— А… С-сколько нести? Рис-сунков? — Гриша даже заикаться стал. Он все еще не понимал происходящего.
— Сколько есть, столько и несите. То есть все, что посчитаете нужным. — Глаза взрослого художника смотрели почти строго. — У вас дар, молодой человек. И мне бы очень хотелось, что бы вы отнеслись к этому серьезно.
Гриша не очень уверенно кивнул.
— Прогулять и профукать можно любой талант, — продолжал руководитель. — А можно приложить усилия и получить нечто большее. В каждом из вас таится свое крохотное зернышко, свой изумруд и свой жемчуг. Будете поливать,
— С изумрудными листьями?
— Именно с изумрудными! — улыбнулся бородач. — С сердоликовыми желудями и агатовыми яблочками.
— А может, целый сад?
— Это уж кому как повезет. Может, и сад вырастет. — Руководитель студии похлопал Гришу по плечу. — Главное, чтобы обошлось без крапивы с чертополохом. Упустите свое золотое время — потом за десятилетия не наверстаете.
— Это еще почему?
— Да потому, что выкорчевывать сорняки всегда непросто.
Взор его вновь обратился к Грише.
— Оставьте мне свой адрес с телефоном и непременно приходите в следующий раз. Если это, — бородач указал на Гришин рисунок, — не случайное баловство, то вы просто обязаны взяться за краски. Вы хорошо меня поняли?
Гриша снова кивнул. Странная речь, обращение на вы добили его окончательно. То есть вроде как Крупицына не ругали, и это было непривычно, это было классно. Хотя смысл происходящего по-прежнему ускользал от сознания.
— А с этим? — Гриша сухо глотнул, коснувшись рисунка. — С этим что делать?
— Ну… Честно говоря, я бы взял в нашу студийную копилку, даже с превеликим удовольствием, но… — бородач оглянулся, отыскивая кого-то в толпе. — Но это ведь портрет, верно? А портреты обычно дарят тем, кого выбрали в качестве натуры.
— Ой! Я возьму, обязательно возьму! — Ульяна захлопала в ладоши. — Алке тоже портрет подарили, но у меня лучше!
Лучше? Гриша не верил ушам. Снова перевел взгляд с багрово-зеленого рисунка на Ульяну. Да что же это такое? Или прищуриваться умел не только он один?
На плечо ему снова легла взрослая рука.
— Советую подписать и поставить дату. Но главное, — голос бородача стал тише, — не задирайте нос, Григорий Крупицын, и не расслабляйтесь. Поверьте, вам надо еще много работать, чтобы подружиться с объемом и цветом. Вы близки к тайне, но видите только ее отблеск. Чтобы подойти ближе, уловить ее аромат, нужно очень и очень потрудиться…
Бородач говорил что-то еще, но картинная речь его ускользала, спиралью ввинчивалась куда-то в потолок, и Гришка стоял — бревно бревном, мало что соображая. Но даром слова взрослого не пропадали, записываясь на внутренний магнитофончик, и теплилась надежда, что дома, прокрутив запись по десятому и тридцать третьему кругу, он что-то наконец поймет.
Домой они шагали уже со Степаном — тем самым плечистым пареньком. То есть в простенькой дубленке да в валенках он уже и на штангиста не походил. Скорее на этакого мужичка в ушанке и полушубке овчинном. Не с ноготок, конечно, но все равно — откуда-то из некрасовских стихов. Было в нем что-то лесное, почти таежное. Не горожанин, словом. Ну а вместе они пошли, потому что, во-первых, оказалось, по дороге, а во-вторых, как ни странно, Степе тоже понравилась Гришкина мазня.