Человек должен жить
Шрифт:
— Не верю. У начальников телефон всегда есть.
— Наш не любит, чтобы его беспокоили.
— Я положу сейчас ребенка на ваш стол и уйду.
— Вы никуда не уйдете, гражданин. Если будете плохо вести себя, я велю посадить вас под замок.
— Не имеете права, — сказал я.
— Тогда увидите.
— Значит, мне ждать до утра?
— Да.
— Если ребенок умрет, я подам на вас в суд, — сказал я. — Я обвиню вас в тяжелом преступлении.
— Меня? — спросил лейтенант. Лицо его стало очень
Что же делать? Надеяться на помощь этого служаки не приходилось. Надо самому как-то выпутываться. Ребенок охрип от плача.
— Разрешите позвонить, — сказал я.
— Куда?
— В больницу.
— Зачем? Я должен знать зачем.
— Я хочу вызвать врача. Ребенок, кажется, болен. У него начинается аппендицит.
— В таком возрасте не бывает аппендицита, — возразил лейтенант. Однако в светлых глазах его промелькнул страх.
— У моей сестры был именно в таком возрасте. Не даете звонить, не надо. Против вас еще один факт.
— Звоните. Я не запрещаю, когда знаю зачем.
Я схватил трубку, соображая, куда лучше адресоваться. Захаров с Грининым как раз в эти минуты ужинают в больнице. Я позвонил в терапевтическое отделение и попросил позвать Захарова. Ребенок кричал прямо в трубку, высунувшись из пеленок.
— Ну вот, — сказал лейтенант, — а говорили, у вас нет знакомых в городе.
Я ничего ему на это не ответил. Я услышал голос Захарова:
— Ну что там у тебя стряслось, Игорь? Почему в поликлинике не был? Откуда звонишь?
Я рассказал ему суть дела и попросил:
— Выручай, а то милиционер хочет держать меня здесь до утра.
— Чем же тебе помочь? Приехать? Ладно, сейчас прикачу на машине.
Минут через пятнадцать к зданию милиции подкатила карета «Скорой помощи». Вошли Захаров и дежурный врач. Поздоровались.
— Мы заберем подкидыша в больницу, — сказал дежурный врач и приоткрыл пеленки. Красное личико с черными пуговками-глазами смотрело на нас.
— Не возражаю.
— У нас есть и молоко и разные молочные смеси.
— Отдаю с пребольшим удовольствием, — сказал лейтенант. — Забирайте. Только расписочку оставьте. Вот бумага.
Дежурный врач написал расписку. Лейтенант прочел ее и сказал:
— Забирайте. А мать этого подкидыша мы обязательно найдем.
— Только не вы, — сказал я. — Другие, может, и найдут.
— Минуточку! — Лейтенант встал из-за стола. — Вы знаете этого гражданина? — Он показывал на меня авторучкой.
— Господи! Да это же наш сотрудник, — сказал Захаров. — Вижу, вы тут с ним немного тово…
Дежурный врач сказал мне:
— Ну, папаша, прошу. — И жестом указал на дверь. Дежурил врач по кожным болезням.
Все улыбались, даже лейтенант милиции. Только мне было обидно и горько. Я вынес ребенка на улицу. Не знаю, что бы я сделал с той, которая дала этому существу жизнь.
Придя в школу, я принялся в раковине стирать свои брюки. Сушил я их над электроплиткой в соседнем классе.
Вошел Гринин, сказал:
— Поздравляю, Игорек. Ты, оказывается, проворный парень. Уже папашей стал.
— Таким папашей сделаться нетрудно. — Я сидел перед плиткой на корточках.
Мне надоело сушить брюки, я повесил их на спинку стула, выпрямился и подошел к окну. В открытую форточку доносилась танцевальная музыка из парка.
Валя… Чем дальше уходила от меня Венера, тем все ближе становилась Валя. Я вспомнил первое впечатление о Вале. Тогда я был уверен, что она и не посмотрит в мою сторону. Но появилась другая, и я бросился за нею. Зачем? Валя… тихая и такая красивая. Ну, не такая, как Венера… и все равно в двадцать раз лучше меня. Каюсь, Валя, что я такой непостоянный. Но ничего, я исправлюсь, и ты узнаешь, каким хорошим другом я могу быть для тебя.
Я прошел по классу, потом пошел гулять по залу. Хорошо, что среди нас одни ребята и по школе можно разгуливать в трусах.
Запахло гарью, и я, вспомнив о своих брюках, стремглав побежал обратно в класс. Что я надену, если они сгорят?
От плитки поднимался дым. Это догорал мой носовой платок, каким-то образом выпавший из кармана.
В час ночи я принялся отглаживать утюгом, взятым в больнице, свои брюки. Может быть, никогда еще учительский стол не испытывал такого давления.
Когда я вошел в общежитие, Гринин и Захаров уже спали.
Я повесил брюки на вешалку и лег на койку, накрывшись одеялом с головой. Теперь будильник тикал приглушенно.
Я вспомнил первую ночь, проведенную в этом классе. Тогда я мечтал совершить подвиг, теперь я знал, что совершить его не так-то просто.
Как я завидовал Коршунову, его умению! Если бы хоть когда-нибудь я был похож на него!
Хорошо мечтать о подвиге, о славе, об открытиях, а вот попробуй соверши хотя бы самую малость сам.
И все же… я надеюсь. Правда, уже не так, как в первую ночь, проведенную здесь.
Я уже начинал засыпать, когда услышал стук в окно. Или мне показалось? Лениво высунул голову из-под одеяла. Я пока еще не знал, что стук в окно ночью — это значит, чья-то жизнь в опасности. Стук повторился.
Кому понадобилось нас будить? Может быть, в больницу привезли интересного больного и дежурный врач послал за нами? Захаров, кажется, просил на утренней конференции всех врачей об этом.
Я побежал к окну и вгляделся в темноту: женщина держала на руках ребенка.