Человек-Хэллоуин
Шрифт:
Словно прошедшая милю мечта.
Лурдес La chica mas bonita en todo del mundo. Самая прекрасная в мире девушка.
Ее глаза словно светились изнутри, в них была глуби на, была тайна. Тоненькая, изящная, с почти совершенной фигурой, груди мягко вырисовываются под тонким свитером, в волосах вспыхивают черные бриллианты, заразительная улыбка согревает, будто солнце…
Когда девушка на миг обернулась, чтобы посмотреть на него, тяжелые черные пряди упали, закрыв половину лица. Стоуни хотелось всего лишь дотронуться до густых волос, ну, может быть, переброситься с Лурдес парой фраз. Он так отчаянно жаждал быть с ней рядом, что даже ощущал вкус своего отчаяния.
Время для Стоуни будто остановилось, а единственным звуком был стук его собственного сердца. Все одноклассники
Живыми были только ее глаза, глядящие в него, снимающие с него покровы, выпускающие его на свободу.
А потом время вернулось, шум возобновился, все закопошились, выгребая содержимое своих шкафов, а Лурдес дошла уже до середины коридора.
Стоуни бросился за ней, едва не сбив с ног Ариэля Шейдмана и Элен Трипп («Прости, Ариэль, извини, Элен, я не…»), споткнулся о собственные кроссовки, широкая синяя рубаха выбилась из-под ремня и хлопала за спиной… Наконец он все же догнал Лурдес и попросил ее о встрече — и вот тогда началось лето, лето, положившее конец его детству.
Началась мужская жизнь.
Когда любовь поражает мальчика в момент активной гормональной перестройки, сила ее поистине неизмерима: любовь способна поработать, превратиться в демоническое наваждение.
Кадр из начала июня…
Они сидят на большом камне у пруда в лесу, его рука на ее груди, его губы прижаты к ее губам, пульс сладкой любви колотится у него в голове, и он торопливо шепчет:
— Господи, я люблю тебя, детка, я люблю тебя больше…
— Тс-с. — Она закрывает ему рот поцелуем. Потом, смеясь, отстраняется, стряхивая с себя его руки, застегивает блузку…
— Завязывай с этими чертовыми сигаретами, Стоуни, а то мне кажется, будто я лижу пепельницу!
Он кивает, комкает пачку с остатками сигарет и швыряет ее на другой берег пруда.
— А мусорить-то зачем? — произносит она сурово.
— Никак не угодить, — усмехается он и ради нее (все ради нее!) бежит трусцой по узкой дорожке вокруг пруда, чтобы найти пачку.
Он оборачивается, чтобы взглянуть на нее.
— Ты ненормальный! — кричит она.
Кадр из конца июня…
Они оба смеются. На нем длинные нелепые купальные трусы, она в чересчур откровенном бикини, которое выставляет напоказ больше, чем скрывает, и все остальные парни на узкой полоске пляжа на Лэндс-Энд глазеют на нее. Они бегут по воде, брызги взлетают из-под ног. Он брызгает в нее водой, она взвизгивает, а потом загоняет его на ледяную глубину. Какая-то маленькая девочка, проплывающая мимо на надувном матрасе, кричит им, что в море могут быть акулы.
Кадр из конца июля…
Они пьют ледяное пиво, похищенное из его холодильника, как раз столько, чтобы ощутить легкое головокружение, но не опьянеть. Лодочка, на которой они приплыли в эту бухту, тоже похищена из ближайшего дока.
— Я никогда ни к кому не испытывал ничего подобного, — признается он.
Она отвечает ему тем же. Он целует большой палец ее ноги и говорит, что ее ноги — само совершенство и он таких красивых еще никогда не видел. Она называет его извращенцем. Он смеется:
— Ага, я настолько извращенный, что, кажется, влюбился в тебя.
И вот тогда все начинается…
«Дорогой Стоуни!
Я слышала, что у каждого 6 жизни бывает НАСТОЯЩАЯ ЛЮБОВЬ. ОДНА-ЕДИНСТВЕННАЯ ГЛУБОКАЯ СТРАСТЬ. Я и не думала, пока не встретила тебя, что мне доведется испытать ее. Мне казалось, я всегда буду ощущать одиночество, что, может быть, когда-нибудь выйду замуж и у меня родятся дети, но я все равно никогда не узнаю НАСТОЯЩУЮ ЛЮБОВЬ. Я смотрела на свою мать и думала: «Вот такой мне предстоит стать через двадцать лет». Замужней женщиной с детьми, сутра до ночи занятой хозяйственными делами, которой приходится вечно держать рот на замке и остается лишь мечтать о лучшем будущем для детей. Но когда я прошлой весной увидела тебя в первый раз и заглянула в твои глаза, то поняла все. Нет, конечно, мы встречались и раньше. Но я никогда не видела тебя по-настоящему. Ты тоже понял это? Для меня это было так, словно
С любовью, Курдес.
Р. S. Чего я не люблю, так это твои мерзкие сигареты. Бросай курить — я серьезно».
— Твои волосы, — говорит она.
— Твою улыбку, — говорит он.
— Твои мышцы, — смеется она.
— Твои ноги, — улыбается он. — Ах, какие ножки!
— Твою свежесть, — Шепчет она.
— Тебя, — бормочет он. — Больше всего в тебе я люблю тебя.
Пятнадцать! Твоя жизнь только начинается. Ты понимаешь, что это означает, ты знаешь, насколько запретно, насколько естественно и как кружит голову все это, ты помнишь, как полбанки пива придавали храбрости и какими глазами смотрела на тебя твоя первая любовь.
Вы под деревом, покрытым густой летней листвой, такой густой, что кажется, будто это и не листья вовсе, а молоко, древесное молоко, материнское молоко, сбегающее по темной коре. Августовский жар печет тебе спину, подбирается ночная сырость, но августовский жар пламенеет и в твоем собственном теле. Пятнадцать! Ты лежишь под широко раскинувшимся деревом со своей девушкой, и не с лучшей, а просто с единственной. Уже за полночь, и от происходящего у тебя захватывает дух, этот миг связывает вас друг с другом, все условности отброшены, ты перестаешь сознавать себя мальчишкой, она забывает о том, что девочка, и вот в вас пробиваются ростки зрелости, вы становитесь мужчиной и женщиной. Ты хочешь не просто испытать удивительные ощущения, но готов вылезти из собственной кожи, измениться, стать чем-то большим, кем-то другим, не тем, кем ты был несколько секунд назад. Ты замечаешь вдруг, сколько на тебе волос и какой гладкой и свежей кажется ее кожа, и ты позволяешь другой части себя, сладостной животной сущности, взять верх, позволяешь природе руководить тобой. Ты закрываешь глаза, потому что хочешь выйти за пределы переживаемого ощущения, оказаться и внутри, и снаружи разом, стать необъятным, как космос, и совсем маленьким, незаметным… И уже после, когда вы оба лежите обнявшись, ты обретаешь свой привычный размер и дерево над тобой словно бы растет, его истосковавшиеся листья падают вокруг. Теперь ты видишь мир сквозь его ветви, пропущенный через фильтр из листвы, ветвей и сучков. Твои руки в прожилках, как листья, как руки старика. У тебя забрали что-то этой летней ночью, в этом действе страсти.
Теперь ты начинаешь смотреть на нее по-другому. Она уже не та, какой ты представлял ее раньше. Возможно, это любовь.
Возможно, страх, что все происходящее — сон, который ты видишь сейчас и от которого однажды очнешься.
Но пока что тебе пятнадцать.
А спустя некоторое время, счищая с себя мусор и застегивая рубашку, пока она смущенно одевается, ты произносишь:
— Уже почти утро. Нам лучше отправиться по домам.
— Да, — соглашается она.
— А завтра мы пойдем к Норе. Ладно? — добавляешь ты.
— Конечно, — отвечает она.
Ты наблюдаешь, как она вынимает из спутанных полос мелкие обрывки какого-то листика. Ты протягиваешь руку и касаешься ее лица. Вы оба только что вернулись из страны тайн.
Пятнадцать, Стоуни, пятнадцать, а ты уже сожалеешь, что не подождал, потому что вместе с тайнами приходят близость и отстраненность. Теперь Внутри тебя живет нечто иное, а от тебя прежнего осталась лишь оболочка, которая пока что еще не сброшена.
«Дорогая Аурдес!