Человек и пустыня (Роман. Рассказы)
Шрифт:
— На, отдай Ивану, — подает дедушка Фимке записку.
И Фимка уже громко говорит Витьке:
— Прощайся с дедушкой!
Витька обнимает дедушку, целует, путается лицом в его большой бороде. А внизу, возле террасы, гремит пролетка. Кучер Храпон — молодой смешливый парень — едва сдерживает застоявшуюся лошадь. Витька бежит к пролетке, сам садится, Фимка лезет за ним, — пролетка вся покряхтывает, когда лезет на нее здоровущая Фимка.
— Трогай, Храпон. С богом!
Витька из-за деревьев в последний раз смотрит на дедушку. Дед, черный, стоит на террасе, улыбается. У ворот сада пролетка
Солнце уже закатилось, небо над горой покраснело, горит пожаром. Волга темнеет, туманится. Витька прижимается к Фимкину горячему боку. Птичка сидит на сухой высокой ветке, поет печально. Дорога идет круто вверх, на яр. Храпон пускает лошадь шагом. Слыхать, как сзади, далеко, поют девки. В песке тихонько шуршат колеса. На яру светлее. Волга внизу. Темно там. Вот около города зажглись огни. А здесь еще видать горы. Витька вспоминает змея, богатыря, пустыню. И ему чуть страшно. И крепче он прижимается к Фимке.
II. Дом над Волгой
И каждый раз, как побывает Витька у деда, утром и встать бы, а глаза слипаются и голову не поднимешь.
— Вставай, Витенька, вставай, мальчик золотой! — воркует над кроватью знакомый голос.
Витька чуть приоткрыл глаза, глянул и опять закрыл беспомощно. Бабушка! Это бабушка воркует. Наклонилась, улыбается, зовет:
— Вставай!
Одеяло теребит, тянет с Витьки.
— Бабушка, я сейчас!.. Еще хочу, — бормочет Витька.
— Устал вчера, горюшечко? Не надо бы так допоздна у дедушки сидеть. Легко ли? Приехали совсем темно. Ну, полежи еще немножечко, полежи!
И не утерпела: наклонилась, поцеловала Витьку в щеку — розовую, належенную во сне.
— Я сейчас, бабушка! — просит Витька.
Ему досадно, что бабушка пристала, и хочется утереть поцелованную щеку. Он приоткрыл глаза. Бабушкина голова в белом платке отодвинулась.
«Это не гора, а змеева голова», — вспоминает Витька и с удивлением открывает глаза, чтобы еще глянуть на голову.
Нет, гора не такая!
И разом опять: живая, думающая пустыня, змей, Волга, богатырь, что пришел от полуночи.
Пропал сон. Но скорей-скорей с головой под одеяло, будто спит, и — ни гугу. Бабушка не тронет, подумает: Витька спит. Можно полежать, раз вчера были у дедушки. Чу! Скрипнула ступенька на лестнице, открылась дверь, и шепот:
— Еще спит?
— Спит. Пусть его. Устал. Что-то вы вчера так поздно приехали? Разве можно так?
— Да не пускал дедушка. Хоть Храпона спросите. Совсем темно, а они все по саду гуляют.
А, это Фимка! Вот так утром всегда: когда ни проснешься, всегда они две стоят возле кровати, шепчутся. И, сколько помнит себя Витька, каждое утро бабушка с этой песенкой:
— Вставай, Витенька, вставай, миленок!
И поднимет. Со смехом, с шутками, с поцелуями, а поднимет — тут хоть ревом реви. Почнет приговаривать:
— Кто рано встает, тому бог подает. Ранняя птичка носок прочищает, а поздняя — глаза продирает.
Витьке — эх, поспать бы! А бабушка тянет с кровати, поет:
Права ножка. Лева ножка, Поднимайтесь Понемножку.Трет, бывало, Витька кулачком глаза, куксится, готовый зареветь, а бабушка уже другую песню поет:
Вставай раньше, Умывайся, Полотенцем утирайся, Богу молися, Христу поклонися. Христовы-то ножки Бегут по дорожке.Витька глубже забирается под одеяло, с головой прячется. Раздевает его бабушка, стаскивает все, холодными руками ловит его за голые ножки, и оба смеются. У бабушки все лицо дряхлыми морщинами излучилось. На висках ямы — и там морщинки.
— Ох, да что это мы? Лба не перекрестили, начал не положили, а уж за смеханьки да хаханьки? Ну-ка, вставай, вставай! Давай я тебе рубашку надену.
Одевает, умывает Витьку, ставит на молитву, а потом ведет вниз, в столовую, где на столе уже тихонько ворчит самовар. Бабушка любит, чтобы самовар бурлил во всю прыть, чтобы над ним клубами пар поднимался.
— Митревна, подложи-ка уголек! — кричит она в кухню.
А Митревна знает свое дело. Она уже готова. Идет к столу с лотком, полным золотых углей, и сыплет их в самовар. Витька уже развеселился, ему хочется схватить уголек. Он рвется к самовару, поднимается на стуле, протягивает руки.
— Ай, обожжешься! — пугаются и в один голос кричат и бабушка и Митревна. — Фа-фа-фа!..
Витька отдергивает поспешно руки и тоже:
— Фа-фа-фа!
А сзади кто-то обцепил его руками.
— Опять балуешь? Ах, разбойник!
Мама! Витька весь к ней, лицом к ее груди…
Пьют чай долго, только втроем — мама, бабушка и Витька, потому что дедушка и папа с утра, чем свет, уже уехали. Приедут только к обеду, повертятся, опять уедут — и уже до самого вечера.
Напился чаю Витька, бежит на балкон. Широкий балкон с толстой балюстрадой висит над садом. Как далеко видно с него! Прямо под балконом — сад, весь зеленый, а дальше — Волга, широкая, голубая, серебряные блестки играют на ней — будто смеются. Далеко-далеко чернеют кустики. Витька уже знает: там загадочная «та сторона». Сверху идет белый пароход. Когда идет от белой дальней горы, он совсем маленький — с комара. Потом становится больше, больше. Вдруг белое живое облачко пара появляется над ним — и грянет рев: ту-ту-у!..
Витька топает ножками в восторге, хохочет и сам дудит:
— Ту-ту-у-у-у!..
А пароход заворачивает к пристаням, взбудораживает серебряную Волгу темными, змеистыми, ленивыми волнами. Выходит бабушка на балкон.
— Ага, пароход пришел?
Она тоже радуется и этому дню, и пароходу, и солнышку. Глядит на Витьку, смеется.
— Бабушка, пароход?
— Да, да, милый, пароход.
Но лицо у бабушки озабоченно. Уходит она с балкона, кричит уже в комнате:
— Смотри, не упади, Витенька! Бух… Фимка, посмотри за Витей!