Человек и пустыня
Шрифт:
У амбара, на мостках, на барже засмеялись, заулюлюкали, заругались.
— Вон он, Аника-воин!
И Семен сердито засмеялся. Ух, сколько он видел таких богатырей! Это бревно поперек дороги.
— Выходи на одну руку, Семка! Ну? — орал Расторгуев, засучивая рукава.
Грузчики с тачками хохотали и ругались, но никто не остановился, все цепью тянулись по мосткам и берегу. Расторгуев пьяными кривыми шагами подошел к цепи.
— Ну? Выходи!
Он остановился перед тачкой Хмелева, схватил Хмелева за руку, дернул. Хмелев закричал:
— Ты что? Драться?
Трое грузчиков
— Дайте ему взбучку, чтобы не лез! В воду его, черта! Сам не работает и другим не дает!
В одну минуту Расторгуева схватили, скрутили, увели за сарай, за ворота, дежурному милиционеру приказали: «Не пускай».
— А-а-а! — ревел Расторгуев на улице. — Все на одного? Я вам покажу!
После работы, как и каждый вечер, собрались на минуту у конторки узнать, сколько сработали. На каждого — больше, чем вчера, но на всех — меньше. И куда меньше!
— Какая тут премия! Поговорить бы надо: или работа, или пьянство. Таких из бригады вон! Верно! Гнать к чертям! Ты вот что, Семен, ты поговори с ними построже.
Когда наутро Семен пришел к пристани — за час до начала работы, чтобы все подготовить, — его встретил Расторгуев — с красными глазами, с мокрой головой:
— Я, слышь, вчера набедокурил. Ты уж не вспоминай, браток!
Семен пристально взглянул на него. И вдруг увидел красные глаза… отца. Вот так же когда-то отец с похмелья бывал смущен ненадолго, а вечером опять буйствовал и дрался.
— Ты не со мной разговаривай, а с бригадой, — жестко сказал Семен. — Вот сейчас соберутся, ты и поговори.
Расторгуев сразу заугрюмел, глаза глянули остро, брови сошлись.
— Ага! Рассердились? Чего это им сердиться? Все одним миром мазаны. Все пьяницы. А в пьяном виде чего не сделаешь? Тут кто-нибудь подстроил. Я узнаю кто.
Он косо, волчьим взглядом посмотрел на бригадира, пошел на берег, глубоко засунув руку в карман, вытаскивая оттуда деньги.
Пока Семен торопливо обходил баржу, причал и амбар, Расторгуев тоже торопливо шел к винной лавке. Угрюмо-ласково он сказал знакомой продавщице:
— А ну, Авдотья Ивановна, отпусти-ка свеженькой литровку.
— Самая свежая! — шутливо улыбнулась продавщица и подала Расторгуеву бутылку водки. — Ты бы закусочки купил…
— На что? Я водку пью голую.
Расторгуев подмигнул, зашел за угол, оглянулся, нет ли поблизости милиционера, и залпом выпил половину бутылки.
— Ха-а! — дохнул он широко открытым обожженным ртом. — Крепка!
Он пошел к пристани и на ходу бормотал:
— Рассердились? Я вам покажу… я вам покажу, как из решета чай пить.
Как раз у конторки собрались все грузчики — на десятиминутное производственное совещание перед началом работы.
— Эй, вы, сердяги! — рявкнул Расторгуев.
На него оглянулись. Он выпил остальную водку и бросил бутылку с яра в толпу грузчиков. Бутылка пролетела через головы, ударилась в стену — осколки засверкали, как брызги.
— Ты-ы! Чалдон. Бурлацкого киселя захотел? — четыре десятка глоток заревели в ответ.
Расторгуев засучил рукава. Четверо подбежали к нему, и минуты не прошло — его волокли уже к воротам.
— Когда он успел нахвататься? — удивленно сказал Семен. — Полчаса назад приходил совсем трезвый.
— Умеючи, нешто долго?
«Пожалуй, я виноват, надо бы просто поговорить, а я пригрозил…»
Перед его глазами мелькнула смущенная похмельная физиономия Расторгуева — и ему стало совестно за себя. В обед он нарочно пошел мимо винной лавки, надеясь встретить Расторгуева, поговорить. И встретил: Расторгуев мертвецки пьяный валялся за углом — головой в бурьян, лицом в землю. Огромные руки беспомощно раскинулись в стороны. Ох, как это было знакомо! Чувство злобы кольнуло Семена в сердце: «Валяется, как свинья в грязи!» И тотчас шевельнулась жалость: точно ли, что человек сам виноват. Он вспомнил детство, мальчишку Никитку… Сам ли виноват?
На другой день Семен встретил Расторгуева уже у ворот пристани, где два милиционера сердито прогоняли его прочь:
— Вчера дрался и нынче драться пришел? Иди домой!
Семен подошел к нему, улыбаясь:
— Опять скандалишь?
Расторгуев оглянулся. Лицо его было измято, смущенно и сердито.
— Не пускают! Работать не пускают! — закричал он.
— Ну-ну, ребята, не обижайте мальчика. Он нынче скандалить не будет. Идем со мной.
Милиционеры посторонились. Старший сказал:
— Раз бригадир на себя ответ берет, мы пропустим.
Бригады еще не было. Семен принялся готовить «рабочее место» — проверять трюм баржи, расчищать место в амбаре, оправлять мостки. Он не сказал ни слова Расторгуеву. А тот — похоже — ждал руготни. И сам приготовился ругаться.
Длинные, двухвершковые, доски мостков были тяжелы, и Семен поворачивал их с напором. Расторгуев деловито принялся помогать.
— Га-га-га! Вот они, работники-то! — закричали на яру.
То подходили грузчики. Два, три заворчали было на Расторгуева — Семен оборвал резко:
— Будет вам! Нашли про что толковать! Аль с вами не бывает греха?
С середины июля на Верхней Волге и на Оке начинается обмеление, суда в Нижнем (ныне город Горький) паузятся, то есть часть груза с них снимается, а крупные суда разгружаются вовсе.
В тот год из-за небывалой засухи Волга обмелела до полуметра на перекатах. Работа грузчиков в порту приобрела особое значение. Бригады работали непрерывно день и ночь. Лучшим бригадам были обещаны крупные премии.
Бригады соревновались упорно. Семен придумывал все новые улучшения, добивался установки конвейеров с баржи на берег, заставил грузчиков носить голицы, потому что голой рукой, как он заметил, грузчики работали не так смело. Наконец он соединил грузчиков в звенья по пять человек — одинаково сильных и ловких — и расчет вел по выработке каждого звена. Так началось соревнование между звеньями уже внутри бригады. И самое было удивительное, что звено Расторгуева шло первым… Ого, что было, когда начинала работать бригада! Будто пожар пылал и на барже, и на берегу, и в амбарах. «Залоги» — то есть «минуты отдыха», «покурим!» — были редки: пять минут в час.