Человек из Назарета
Шрифт:
Теперь газовый пузырь распирал ему грудь еще сильнее. Двое римлян смотрели на Ирода доброжелательно и с сочувствием. Они видели физические страдания царя, а вот реального протеста с его стороны не наблюдали вовсе. Гости хорошо знали, что Ирод прекрасно понимал свое реальное положение по отношению к Риму: царь с большим телом, но с небольшим царством. Они молча ждали. Ирод продолжал:
— Перепись населения. На моих территориях. Которую будут осуществлять римские чиновники. Это непременно породит подозрение и даже враждебность. Августу дали плохой совет, очень плохой.
—
Газы из желудка Ирода благополучно устремились наружу. Из его рта подул легкий ароматический ветерок, и пламя ближнего светильника задрожало.
— Вот, теперь легче, — заявил он. — Возможно, мне следует самому съездить в Рим. Надо, чтобы божественный Август услышал о некоторых вещах. Если он требует, чтобы на этих территориях был мир…
— Боюсь, у нас нет времени, — сказал Метелл. — И я не понимаю твоего беспокойства, великий. Ведь, в конце концов, здесь будут наши войска, они защитят тебя.
— Ты еще кое-чего не понимаешь, Метелл. Способ, который предлагается для проведения вашей переписи… Он абсолютно игнорирует здешний обычай.
— Каким образом? — спросил Сенций.
— Да, это правда, — сказал Метелл. — Почтенный консул не очень хорошо осведомлен относительно обычая, о котором упоминает великий. При всем уважении к консулу, он не знает этой страны. Все дело в том, что называть местом проживания. При проведении такого официального мероприятия, как перепись населения, каждый житель Палестины…
— Будем говорить — каждый израильтянин, — поправил его Ирод.
— Каждый человек, живущий в этой стране, считает, что он принадлежит не к тому месту, где живет на самом деле, а к тому, откуда ведет свое происхождение его семейство. Его племя. Могу я употребить слово «племя»?
— Можешь, — согласился Ирод. — Это близко к истине.
— Перепись влечет за собой переезд каждого отдельного жителя этой территории в то место, которое он считает своим родным городом, так сказать, столицей предков, если называть высокими словами то, что обычно представляет собой зловонную кучу навоза…
— Ты превосходно подбираешь слова, господин мой, — заметил Ирод.
— Мне приводили один пример, — продолжал Метелл. — Племя Давида. Предполагается, что все, кто считают себя принадлежащими к данному племени, происходят от этого самого легендарного вождя — царя, как они его называют. Для них столица предков — Вифлеем, такая навозная… такой городишко южнее Иерусалима, по пути сюда мы проезжали его.
— Не сомневаюсь, что вы прикрывали свои утонченные носы платочками.
Сенций фыркнул (могу пояснить, что его фыркание имело, если можно так выразиться, безотносительный характер, то есть оно никак не выражало отношения к услышанному и было связано с доставшейся по наследству неспособностью отделять воздух, выходивший изо рта, от воздуха, выходившего из носа, — явление, чтобы дать ему научное объяснение, скорее по зубам каким-нибудь физиологам, а не мне, простому рассказчику):
—
— То есть если бы перепись проводили мы сами? — спросил Ирод, пыхтя. — Это грозит подрывом всей экономики, дороги будут запружены…
— Перепись вашими силами, но с нашими целями, великий, — добавил Метелл.
— Полагаю, мы можем решить эту проблему, — сказал Сенций. — Надо лишь дать временному «подрыву экономики» подходящее название — пусть это будет народный праздник. Все племена возвращаются к…
— К родным навозным кучам? — вставил Ирод.
— Радость воссоединения, — кивнул Метелл. — Распитие напитков, пиры, древние легенды… А что до переписи… она практически пойдет сама собой.
— Автоматически, — изрек Сенций, сильно фыркнув в середине слова. — Автоматическая перепись.
— Ох уж эти греческие слова, господин консул, — заметил Ирод. — Когда я слышу греческий, то сразу чую опасность.
Объявление о переписи населения, которая должна была проводиться между декабрьскими идами и январскими календами [43] , имело вид витиевато составленного письма, которое Религиозный Совет Иерусалима неохотно согласился передать главам местных общин как людям, имеющим наибольший вес в городах Палестины. Письмо это надлежало зачитать в синагогах после субботних богослужений — это придало бы ему оттенок Божественной санкции, что было не так уж и неуместно, особенно если принять во внимание происхождение письма. После того как рабби Гомер зачитал его и отпустил прихожан, собравшиеся у синагоги назаряне начали шумно обсуждать эту новость. Возмущенный Иофам кричал:
43
То есть между 13 декабря и началом января.
— Да это обман, вы что, не видите?! Просто чтобы собрать больше податей! Ну почему, скажите, мы должны платить им эти подати? И что римляне нам за это дадут?
Бен-Они обратился к Иосифу:
— Ты из рода Давидова, правильно? И ты должен отправиться в Вифлеем, ведь так? Так что — оставишь свою жену здесь, когда она в таком положении?
Жители Назарета знали о положении Марии и были рады за Иосифа — ведь это опровергало некие недобрые слухи о его неспособности исполнять роль мужчины. Между тем Иосиф, потрясенный до глубины души неминуемым исполнением пророчества, едва воспринимал то, что говорили собравшиеся вокруг люди.
— Это справедливо, ты считаешь? — вопрошал Бен-Они. — Справедливо, да?
Измаил указал на то, что женщины тоже должны ехать, — разве Бен-Они не слушал того, что было объявлено?
— Предположим, мы все скажем «нет»! — выкрикнул Иофам. — Как насчет того, чтобы сказать «нет»?
— Приказы есть приказы, а долг есть долг, — медленно произнес Иосиф. — Нам деваться некуда. Ну, если подати окажутся несправедливыми, тогда другое дело. Вот тогда и надо говорить «нет».