Человек из очереди
Шрифт:
Он вечер продумал и утро следующее прихватил, но ничего сносного не насоображал. Это ведь не трешку до получки подстрелить для поправки здоровья, это ведь сотня, и кто ж ее даст такому человеку, как, например, Серега.
Однако, когда подошел обед, у Андрюхи уже кое-что начало выклевываться.
И когда пришел Серега, Андрюха скомандовал:
— Айда в садик! Пришли.
— Меняемся штанами! Поменялись.
— Снимай плащ. И сиди на скамейке до моего прихода. И пошкандыбал из больницы.
И полегонечку, постанывая при неровном движении, добрался
А во дворе он спрятался за угол сарая и глянул, нет ли кого из бабушек на скамейке перед подъездом, поднял ворот плаща и пересек двор.
И так у него шелестело в голове — если кто его засечет, то скажет Андрюха своей тигре, за мылом приходил — мыло у него кончилось. Попытка, как говорится, не убытка, а вдруг да удача подвернется.
И подвернулась — никого не встретил в подъезде.
Вставил ключ в дверь и посмотрел по сторонам — никого — и протиснулся в квартиру.
Прямехонько прохромал к шкафу, открыл его: на средней полке, под газеткой, денежки должны покоиться. И покоились себе, голубчики, послюнявил их Андрюха — сто пятьдесят разлюбезных. Семейная заначка на случай пожарный. Ну, Зине пальто подвернется или Надька, дочь старшая, заноет — не хочу сапоги за тридцатку носить, хочу за семьдесят. Мало ли кто чего захочет, молча отчитал ее Андрюха и сто рублей выложил в карман.
Но потом сразу прикинул — ну ведь что у него за голова, ну ведь как же она все умеет прикрутить одно к одному — это странный жулик получается, сотню взял, а полсотни оставил, да Зина все сразу усечет, и Андрюха сунул в карман и эти полсотни.
А потом так это в белье покопошился, он, выходит, деньги ищет, он же не знает, где они лежат, потом вытащил ящик с носками и штопкой и носки сбросил на пол.
Дело было кончено. Однако оглядел Андрюха свою квартиру и подумал, а чем бы еще тигре напакостить, разбой то есть произвести.
На столе стояла вазочка, пустенькая вазочка, ее несколько лет назад Зине на работе подарили, ну как вроде супругу намек — не забывай, голубчик, про цветочки. Про цветочки смеяться не будем, но, чтоб вазочка не пустовала, туда всякие бумажки совали — квитанции там, билеты разные, Зинины грамоты с работы — она передовая на швейной фабрике.
Словом, Андрюха с некоторым даже остервенением дернул скатерку, и вазочка хрястнулась на пол и разбилась, понятно, она же стеклянная. Но Андрюха так это с наслаждением на осколки все-таки наступил.
И отвалил. Отхромал то есть.
И, поднимаясь в гору перед больницей, так соображал: вот скажи он Зине, что брату деньги позарез нужны, мол, кинь на время, отдадим с верхушкой, так дала бы Зина свояку, и даже засмеялся Андрюха от такого предположения: да вам, ханыгам, еще и денежку, а этого не хочешь — и сунула бы Андрюхе под нос кукиш с облупленной краской на ногте.
Нет, конечно, маялся Андрюха, когда вползал на горку перед больницей, поясница ныла, это само собой, но ведь и в груди что-то копошилось, ну, вроде это деньги семейные и трогать бы их не следовало, вернее, не семейные даже, а только Зинины — она за летние месяцы хорошо заработала, и ей что-то кинули за второй квартал, конечно, бабу пожалеть бы надо, она не вертихвостка и для семьи старается как пчелка.
С другой-то стороны, а братана меньшего в беде, выходит, оставь. Кто ж братана выручать будет, кровь, значит, родную.
А все равно копошение в груди не проходило: тигра для семьи старалась, а он заначку в распыл пустил. Неловкость выходит. Но утешился тем, что тигра, Зина то есть, все равно семью вытянет. Ну хоть что случись с ним, с Андрюхой, хоть вовсе улетучься он в это низкое небушко, а все равно семья не пропадет, раз есть такая Зина. Покряхтит, но потащит. А братка? То-то и оно. Если его Андрюха не потянет, то уж никто не потянет. С работы ведь могут по статье турнуть, дескать, нам такого охламона и даром не нужно, а не то что ему дважды в месяц денежку выплачивать.
Вот такая справедливость вырисовывалась из копошения. Ей-то, кровной этой справедливостью, Андрюха и утешился.
А Серега все сидел в больничной пижамке, начал накрапывать дождик, а он все сидел, где братан его оставил, даже под дерево не перешел — боится самостоятельность обозначить.
— Готово! — сказал Андрюха. — В кармане сто пятьдесят. Достань у знакомых ребят бачки и унитаз. Да штук несколько спишут — ну, разбились при работе. Да пой больше — семья вот. Да сухонький будь с утра. Сотку потрать, остальное сохрани. И где я взял денежку, ты и знать не знаешь. Понял? И топай отсюда. Проболтаешься — по шее накостыляю. Не смотри, что поясница болит, — костылять буду руками.
— Да ты, братка, да ты что, да мы с тобой, ну выручил, ну даешь, да как же так, а я-то, да никогда боле, отдадим — и как иначе, вколем, вколем, только выйди отсюда, — все суетился Серега и трясущимися ручонками денежки пересчитал. — Ну даешь, и как же так, и навсегда.
— Всё! — закончил Андрюха. — Знай, за кого держаться. Только за старших. Забирай штаны и уматывай.
А сам с нетерпением начал ждать вечера. В голове у него словно бы часики пощелкивали: вот четыре часа, вот тигра вышла с работы, вот несется в «стекляшку» колбаски присмотреть, кинем сорок минут на очереди и сплетки, ну, час для верности кинем, вот пришла домой, видит разбой, денежки уплыли, вот бежит в милицию, вот приходит участковый, ну, разговоры там, фули-мули, велит Надьке накормить Витюху, сына младшего, себе кусок за щеку и бегом к Андрюхе — ведь душа родная. Значит, часам к семи милости просим, туточки сидим, и не у телика, а на коечке.
И не ошибся — в семь часов, сразу после больничного ужина, Зина и припыхтела. А Андрюха так это фон-бароном на коечке сидит и книжечку почитывает.
А Зина-то потная, жаром пышет от ее круглого тела — она вся как бы состоит из больших шаров, правда, шары эти не вполне ловко друг к другу подогнаны, но не о том сейчас звук, — а глаза у Зины навыкате.
— Ты чего? — удивился Андрюха. — Пожар?
— Хуже. Деньги.
— Какие деньги?
— Ну, заначка в шкафу.
Андрюха присвистнул.