Человек из очереди
Шрифт:
— Вот хотела, тля, в субботу по магазинам побегать. Опоздала.
— Пойдем на улицу. Еще не спускался. Помоги.
И вовсе каракатицей полз, ну совсем не может человек разогнуться.
— Ну ты раззява, тигра, — упрекнул Андрюха жену, когда сели на скамейку. — Ключ-то, поди, в шкафу торчал?
— В шкафу-то в шкафу, а в квартиру как попадешь? Замок-то хитрый у нас и не поврежден. Вот и Вася, наш участковый, считает, что это кто-то из своих. Ты, говорит, Зина, покуда заявление не пиши, тут кто-то из своих. И разбирайся без нас. Я к тебе и побежала. Может,
— Нет, Зина, это не я. Да и к чему мне? В больнице я сыт и, как говорится, нос в табаке.
— Два дня назад Серега, тля, приходил ко мне, денег в долг канючил — на работе проворовался. Так я думаю, может, ты для Сереги и взял, а, Андрюша?
— Не надо, Зина. Ну, зачем так-то? Серегины заботы мне известны. Но из больницы я никуда не уходил. И сама видишь, какой я ходок. Только деньги и нечего больше?
— Ничего. Вазу еще раскокали.
— Ну, это ладно. Ей два рубля цена. Вася прав: это кто-то из своих. О детях худого думать не станем, не посмеют, так?
— Так.
— Значит, остаемся ты или я. Вот я и гляжу: что-то ты очень запыхавшись, Зина. И глаза у тебя неспокойные. Прибежала и растлякалась. Про себя я все знаю, так, может, это ты, Зина, деньги взяла?
Спросил и подумал: а ведь точно, она и взяла, кому еще и брать, он же, Андрюха, из больницы не уходил, это медсестра подтвердит, и даже злость начала закипать в нем маленькими пузырьками — ушлая какая, сама взяла, а на мужа грешит.
— Да ты обалдел. Зачем мне деньги тягать, тля? Я бы их и так взяла. Стану я позориться перед милицией.
— Ну вот, Зина, ты взять не могла, а я, походит, могу? — с горькой обидой спросил Андрюха, у него и голос задрожал — ну, если человека, ну, унизили.
— А может Серега взял, а? — с надеждой спросила Зина.
— Не нужно брата трогать. Он не такой, на наши деньги не позарится. Да и ключа у него нет. А вот скажи — может это Валька взяла, племянница твоя?
— Да ты что — она же три дня назад уехала от нас. А деньги взяли сегодня.
— Тогда все, вот сейчас понял — это тещенька моя, матушка твоя соответственно. У нее ведь и ключ есть.
И уж сообразил — ловко он тигру уел. Это она сейчас магазинчик закроет, с денежками возникать больше не будет. Мамашу ее год назад паралич хватил, она и ходит-то с трудом — ножкой малость косит, ручкой малость просит, — но прийти к дочери может в любой момент.
Тут ведь главное что — у Зины ни в каком таком случае не должно оставаться хоть малых подозрений.
— Нет, матушка никак не могла — она уже неделю из дому не выходит, голова кружится. Вот я вспомнила — какой-то ханыга с утра возле дома крутился, он, видать, сумел ключ подобрать. Я его в лицо-то не запомнила. Жаль, конечно, денег, зря, выходит, три месяца лопатила.
— А я тебе всегда говорил, Зина, всех денег не заработаешь. Чего тебе надо? Одежда у тебя дырявая? Целая. Хлеба-молока нет? Есть. Надо себя жалеть, Зина. Для детей все, говоришь, на ноги их поставить? А все равно встанут. Здоровье — вот что самое главное, Зина. Оно уйдет, и его не воротишь. А деньги — ну что такое деньги? Дай мне только выбраться отсюда со здоровой поясницей — будут у нас деньги. Ничего для себя — все в дом.
Ох, бабы-то, бабы, их только лаской и брать, вот пожалей ты ее, она и простит тебе все, умишко-то у них какой же — смех один, ей бы насторожиться, чего это муж на утешеньице раздобрился, а она вожжи и отпустила. Спеклась, голубушка.
Более того:
— Ладно. А я-то, дура, на тебя подумала, мол, для Сереги постарался. А чтоб меня позлить, вазу раскокал. Ты меня прости. Черт с ними, с деньгами. Не подозревать же друг друга. Наживем. Только бы мы да дети здоровы были. А то — никаких денег не надо. Вот о чем я жалею: надо было Серегу выручить. Нашлись бы деньги, отдала.
Фигу ты, положим, отдала, а не деньги, для верности так это подумал Андрюха и продолжал гнуть свое:
— Да выкрутится Серега. Возьмет у кого-нибудь в долг. Ты когда-нибудь слышала, чтобы сантехника судили за десять унитазов и пять бачков. Вот и я не слышал. Раз ты успокоилась, так иди домой. А то, я думаю, дети волнуются. Иди. И вот чего: в следующий раз принеси мне кусок мыла. Уже все смылил.
Вдали, на погосте
Андрей Федотович увидел, что дети во дворе на манер мушкетеров сражаются бедренными костями, черепа же человеческие они надевают на палки и, подняв кверху, размахивают ими.
Андрей Федотович, прямо-таки обезумев от такой картинки, как был — в майке и шлепанцах, выскочил во двор. Как вы можете, шуганул он детей, хулиганы прямо тебе — и откуда такое безобразие. Ну, виданное ли дело, чтоб в центре районного городка дети играли человеческими костями.
А дети, ничуть не боясь Андрея Федотовича (а чего его бояться, если он всегда права качает, да к тому же сейчас в майке и шлепанцах) сказали, что вчера, играя в войну, они забрались в яму, разрыли ее, и вот там этого добра полно, да сами гляньте, дяденька, так что мы выбирали кости поцелее, остальные же старые и рассыпаются, если их ударить о камень.
Это же люди, захлебнулся тихой яростью Андрей Федотович, они же погибли от вражеских пуль. Дети малость вроде смутились, драться перестали, однако костей из рук не выпустили, терпеливо ожидая, когда этот дядька умотает домой.
И вот Андрей Федотович, даже не позавтракав, надел рубашку, летние брюки, белые туфли и заспешил в исполком — мириться с безобразиями, а в данном случае безобразиями вопиющими, он не мог.
День обещал быть тихим, но раскаленным жарой. От парка плыл по городу тополиный пух.
Люди здесь стояли насмерть, а вот теперь вместо святой памяти происходит надругательство. Никто не виноват, это понятно, мало ли неизвестных могил, мыслимо ль все счесть, но вот вам братская неизвестная могила, так красных следопытов сюда — и выяснить поименно всех полегших в этой земле. И это была прямая обязанность Андрея Федотовича.