Человек из пустыни
Шрифт:
Капсула превратилась в криосаркофаг, под заиндевевшей изнутри крышкой которого Лейлор с ужасом увидел своё лицо. Склонившаяся над гробом фигура откинула чёрный капюшон, и Лейлор узнал Раданайта — без короны и без диадемы на обильно посеребрённой сединой голове. Бесслёзное молчание звенело под холодными сводами склепа, седой вдовец не сводил неподвижного взгляда с лица под прозрачной крышкой гроба.
«Это один из возможных вариантов развития событий, — сказал голос лорда Дитмара. — Вечное вдовство, принятое на себя королём добровольно».
Лейлор потрясённо молчал: ему нечего было сказать в своё оправдание.
— Ты причинил горе тем, кто тебя любит, — сказал лорд Дитмар. — Но даже не это самое страшное. Посмотри туда.
Цветущий сад за окном облетел, солнце померкло, а качели были пусты: малыша уже не было. Сердце Лейлора сжалось в предчувствии чего-то ужасного. Лорд Дитмар сказал со скорбной дрожью в голосе:
— Вот это — самое страшное. Как ты думаешь, кто был этот малыш?
Догадка пронзила Лейлора ледяной стрелой, и чёрная пелена скорбного ужаса накрыла его с головой. Пол уплыл из-под ног, белизна комнаты обернулась чернотой, и в зловещей тишине звучал голос не обличающего и гневного, но усталого и печального судьи:
— Он мог бы родиться, если бы ты не сделал то, что ты сделал. Ты убил его в себе, убил своё ни в чём не повинное дитя — вот что ты сделал, дружок.
Я не знал, хотел крикнуть Лейлор, но у него не было языка. Он оглядывался, высматривая хоть кого-нибудь, кто вступился бы за него, но спину ему холодила пустота. Он был наедине с невидимым печальным Судьёй, которому было так же больно выносить приговор, как если бы он выносил его самому себе, и Лейлор, лёжа ниц под чёрным покрывалом боли, был согласен с каждым его словом.
— Тому, что ты сделал, нет оправдания. Это не выход, а ещё больший тупик, не облегчение, а новые, ещё бОльшие страдания. Ты должен испить свою горькую чашу до дна: только она излечит тебя. Не сетуй и не ропщи: это мера, которую ты сам себе отмерил.
Лейлор оказался в тёмном и холодном месте, на жёстких и скользких камнях. В этой тёмной обители не было источников света, но скоро глаза Лейлора, обвыкнувшись, начали различать очертания большой пещеры, сырой и жуткой. От тишины, стоявшей в ней, становилось тошно и тоскливо, её нарушал только звук капающей где-то воды. Посреди пещеры тускло дымилась зеленоватым туманом какая-то лужа, и на её берегу копошилось существо, внешность которого показалась Лейлору до жути знакомой. Он присмотрелся и узнал прорицателя Хадебуду. Он ловил руками в туманной луже длинных, скользких чёрных существ, извивающихся и издающих мерзкий писк, а поймав, жадно отправлял живьём в свою зубастую пасть и проглатывал. Он глотал и глотал их без конца, пока его брюхо не начало раздуваться, и видно было, как внутри что-то копошится и бьётся. Это отвратительное зрелище заставляло Лейлора обмирать от омерзения, но оторвать взгляд от Хадебуды он не мог. Синее брюхо паукообразного монстра раздулось до невероятных размеров, побелело, заблестело и вдруг лопнуло, и из него полился чёрный блестящий поток извивающихся тел — обратно в туманную лужу. Хадебуда верещал в агонии, корчась на берегу лужи в предсмертных судорогах, а вырывающиеся из его брюха длинные существа, похожие на змей, выворачивали наружу и его фиолетовые внутренности. Последнее существо вырвалось на свободу, и Хадебуда затих, тараща в мрачный потолок пещеры все свои три глаза.
Но пролежал он так недолго: сначала стали подрагивать его паучьи лапы, потом зашевелились руки, глаза заморгали и уставились на Лейлора. Лейлор в ужасе попятился, поскользнулся и упал на сырые камни, а Хадебуда захохотал. Всеми четырьмя руками он начал собирать и заправлять себе в брюхо вывороченные кишки, закрыл дыру, и она на глазах заросла — Хадебуда был снова невредим. Он опять кинулся ловить в луже скользких чёрных тварей и жрать их живьём без остановки. Несмотря на весь свой ужас и омерзение, Лейлор осмелился крикнуть ему:
— Остановись! Не ешь так много!
Хадебуда, проглотив очередную тварь, прорычал в голове у Лейлора:
«Я голоден! Я адски голоден!»
И безостановочное пожирание мерзких созданий продолжилось. Всё повторилось: брюхо монстра раздулось от бьющегося внутри клубка гадов, заблестело и лопнуло, и наружу полились вперемешку с кишками освободившиеся твари. Хадебуда в страшных муках издох, но вскоре воскрес и стал собирать свои потроха обратно себе в живот.
«Вот так я и мучаюсь, малыш». — И он снова принялся за ловлю.
— Где мы? — спросил Лейлор.
«В аду, — был ответ. — У каждого он свой. Что ты делаешь в моём аду? Отправляйся в свой!»
— Я не знаю, где мой, — побормотал Лейлор.
Хадебуда только захохотал в ответ. Он давился чёрными тварями, глотая их одну за другой:
«Я голоден… Я хочу есть… Вкусные химоны… Мои любимые…»
Когда его уже распирало от живых химонов, копошившихся у него в брюхе, он начал кататься по бегу лужи и верещать.
«Мне больно! А-а, как мне больно! Мой живот!»
Из лопнувшего живота опять хлынул поток химонов, фиолетовые кишки вывалились наружу, и Хадебуда испустил дух. Полежав, он задёргался и ожил, увидел Лейлора и зашипел:
«Уходи в свой ад! Прочь!»
И он швырнул в Лейлора комком своих зловонных потрохов. Лейлор, поскальзываясь на камнях, пополз наугад — куда угодно, лишь бы подальше от бесконечно издыхающего и вновь воскресающего монстра, собирающего с пола свои кишки. Он нашёл какой-то узкий и тёмный тоннель, в котором можно было передвигаться только на четвереньках, и пополз, обдирая себе колени и руки, стукаясь головой и плечами о холодную, влажную породу. Он не знал, сколько он полз; выбившись из сил, он упал и закрыл глаза.
Когда он открыл глаза снова, впереди брезжил красноватый свет, которого раньше не было. Лейлор пополз на свет, и он становился всё ближе. Порода становилась всё суше, камни были тёплыми и шершавыми, появился красный песок, а вскоре тоннель расширился и вывел в глубокое ущелье с песчаным дном и скалистыми отвесными стенами. Подняв голову, Лейлор увидел в недосягаемой выси странное, зеленоватое небо — как если смотреть на обычное небо через жёлтое стекло. Ни облаков, ни солнца не было. Ущелье было очень глубоко, на стенах не было уступов, а в некоторых местах они даже нависали над дном. Лейлор растерянно побрёл по песчаному дну каньона, осматриваясь по сторонам, но не видел ничего, кроме однообразного рельефа стен. Ущелье было не прямым, а извивалось, как лабиринт, и порода отливала всеми оттенками красного и коричневого. Всё ещё надеясь, что ущелье куда-нибудь его приведёт, Лейлор шёл, и постепенно его одолевала усталость. Не хотелось ни есть, ни пить, лишь тоска и отчаяние владели им. Он был совсем один.