Человек из пустыни
Шрифт:
— Кемало, нет ли у тебя настоечки?
— Чего это ты такой взмыленный? — хмыкнул повар. — Утро только занялось, а у тебя такой вид, будто уже конец дня.
— Да я и не ложился со вчерашнего, — ответил Эннкетин, потирая пальцами красноватые глаза. — Ты что, не в курсе, что у нас стряслось?
Кемало нахмурился.
— Нет, не в курсе. Я спал как убитый. А что стряслось-то?
— Ох… Много чего стряслось. — Эннкетин с тяжким вздохом провёл
— Что, глинет кончился? — усмехнулся Кемало.
— Да нет, просто я не слишком люблю его, — признался Эннкетин. — Так, знаешь ли, и не привык к нему. Плесни полстаканчика, будь другом.
Повар извлёк из нижнего шкафчика литровую бутылку с тёмно-коричневой жидкостью без этикетки, налил Эннкетину полстакана, а заодно и себе.
— Так чего там стряслось-то? — повторил он свой вопрос.
Эннкетин единым духом вылил в себя настойку, зажмурился, закусил ломтиком сыра.
— Ох, Кемало, сплошные беды. Ужас что такое! Начать с того, что господин Лейлор, моё родное солнышко, отравился.
— Как — отравился? — ахнул Кемало.
— Так, — вздохнул Эннкетин, вытирая влажно заблестевшие глаза. — Напился, глупенький, какой-то дряни… Его в больницу увезли, что будет дальше — неизвестно. У господина Эсгина роды начались преждевременно, он тоже в больнице… А господин Илидор вздумал с королём на мечах подраться — дуэль устроил. По счастью, никто никого не ранил, только господина Илидора после этого сразу же арестовали. Господин Джим еле живой от всех этих бед. Только сейчас уснул, после того как господин Дарган поставил ему успокоительный укол. Ужас, да и только.
Кемало задумчиво отложил свой сандвич, уставился в кружку с асалем, хмурясь.
— А чего господин Лейлор вздумал травиться? — спросил он.
— Ох, и не спрашивай. — Эннкетин сам плеснул себе ещё настойки. — Сердце кровью обливается! Любовь у него… — И, стукнув по столу кулаком, он воскликнул: — Да ну её к чёрту, такую любовь! Зачем же из-за неё себя губить? Молоденький, в головке ветер гуляет, вот и учудил. — Эннкетин выпил вторую порцию настойки и обвёл взглядом кухню. — Дай, что ли, перекусить… Есть не особо хочется, а чувствую: если не поем — свалюсь. А я хозяевам ещё понадоблюсь. Нельзя мне выходить из строя.
Кемало молча выпил свою порцию настойки и стал ставить на стол еду, горестно вздыхая и качая головой.
— Жалко, жалко господина Лейлора… Бедненький. Такой молоденький, хорошенький, жить-то ещё толком не начал — и уже помирать… Горе, горе.
— Не причитай, Кемало, не трави мне душу, — проговорил Эннкетин глухо, держась за сердце. — Я и сам выть готов, только слёз нет… Тяжело мне. — Поглаживая грудь с левой стороны, он вздохнул. — Его светлости-то хоть укол поставили и спать уложили, а мне ещё работать… А какая тут работа, когда о господине Лейлоре душа болит? И господина Илидора куда-то увезли…
— Выпей ещё настоечки, — сочувственно посоветовал повар.
— Пожалуй, надо, — устало кивнул Эннкетин. — Плесни.
Глава 23. Просьба
Джим сидел в сиреневом кресле в кабинете. В камине трещали сиренево-голубые языки пламени, за заплаканным окном раскинулась непроглядная серая пелена туч.
— У меня неутешительные новости, мой дорогой, — сказал лорд Райвенн, садясь на стул. — Во-первых, состояние Лейлора тяжелее, чем оценивалось первоначально. Отравление очень сильное, и неизвестно, сколько он пробудет в коме. И ещё кое-что… Он был на третьем месяце беременности. Ребёнок, разумеется, погиб.
Джим закрыл глаза. На него обрушилось столько горя, что у него уже не осталось слёз — только тупой болью ныло сердце.
— Что во-вторых? — спросил он еле слышно.
Лорд Райвенн вздохнул.
— Эсгин тоже плох. Малыш родился хоть и недоношенный, но жизнеспособный, но у Эсгина было тяжёлое внутреннее кровотечение. Ему сделали операцию, его состояние критическое… Сегодняшняя ночь покажет, как у него пойдут дела. Если он её переживёт — значит, выкарабкается.
— Есть и в-третьих? — спросил Джим.
— Есть. — Лорд Райвенн налил в стакан глинета, но пить не стал, отодвинул стакан. — Илидора обвиняют в государственном преступлении — покушении на короля. Это до двадцати лет тюрьмы. — Лорд Райвенн вздохнул, подняв на Джима печальный и серьёзный взгляд. — Даже если у нас будет очень хороший адвокат, это мало чем поможет.
Джим встал, подошёл к столу и залпом выпил налитый лордом Райвенном глинет. Обжигающая жидкость чуть не вылилась обратно, но Джим удержал её в себе, хотя на глазах у него и выступили слёзы.
— Я свяжусь с господином Пойнэммером, — проговорил он глухо.
Г-н Пойнэммер был уже в курсе дела: он успел побывать у Илидора. Он не утешал Джима. Шансы добиться даже хотя бы сокращения срока были ничтожны. Потягивая маленькими глотками сильно разбавленный водой глинет, миниатюрный слуга закона сказал с удручающей откровенностью:
— Дело почти на сто процентов безнадёжное, ваша светлость. То, что изложил мне ваш сын, звучит не слишком вразумительно и вызовет у суда мало доверия.
— Но ведь ясно же, что он не планировал никакого покушения, это чистые эмоции! — воскликнул Джим.
— Вам, может быть, это и ясно, — возразил г-н Пойнэммер. — Но в суде это будет трудно подать в убедительной форме. Что мы имеем? Попытку самоубийства младшего брата, записку с туманными и слишком неконкретными обвинениями в адрес короля и пару невесть откуда взявшихся дуэльных мечей. Записки нет: ноутбук Лейлора забрал король, приобщить к делу нечего. Вообще ничего не ясно. Никаких вразумительных фактов, кроме одного — самого нападения. Король — фигура неприкосновенная, и покушение на него считается государственным преступлением. Если бы на месте короля был кто-то другой, то можно было бы говорить о незаконной дуэли, наказание за которую — от двух до пяти лет, а если учитывать то, что она обошлась вовсе без телесных повреждений, то виновный мог бы отделаться символическим наказанием. Но у нас, увы, иная ситуация…