Человек, изменивший мир (Сборник)
Шрифт:
В его голосе слышалось страдание. Предпочитал быть обманутым? А теперь будет подозревать ее в любом случае…
Поистине, ее посетил дьявол!
«…Могучий Геракл убил смертоносной стрелой орла и разбил своей тяжелой палицей оковы титана. И сказал тогда Прометей: «Пусть не вступает громовержец в брак с морской богиней Фетидой. Пусть ее отдадут в жены Пелею, и будет сын Фетиды и Пелея величайшим героем Греции…»
– У них родился Ахилл, да? – спросила, не вытерпев, курносая студентка с первого ряда.
– Да, это был Ахилл, – тихо сказала Наталья Алексеевна.
После
У Фетиды родился могучий Ахилл. Совершил несколько подвигов и погиб при взятии Трои. Но разве мог он сравниться с бессмертными богами! Превзойти их? Свергнуть с трона Зевса, освободить скованных титанов из тартара, сделать все человечество могучим и мудрым?
Нет, Ахилл был одаренным человеком, считая по современной шкале, но не гением. Подвиги совершил, но ничто в мире не изменилось. Новую эпоху ему не дано было открыть. Это мог бы сделать не родившийся сын Фетиды и Зевса…
Казалось бы, что за вопрос? Она обязана родить гения, раз уж появилась подобная возможность. Ведь для блага всего человечества. Но не слышится ли здесь иезуитское «цель оправдывает средства»? Макиавеллиевское «все средства хороши, если они ведут к цели»? К великой цели нельзя идти при помощи мелкой подлости – это основа всякой нравственности. Но как же быть в ее случае?
– Мы не хотим замахиваться на любовь, – говорил Гальперин, – на самое святое. На семью. Женщина не автомат, сконструированный по принципу наибольшей целесообразности. Но уже сейчас в кодексе о браке есть параграф, обязывающий супругов знать о состоянии здоровья друг друга. Перед вступлением в брак. И в брачной анкете есть подобные вопросы. Конечно, любовь слепа. Влюбленный всегда эгоист, его кумир для него лучше всех на свете. Это чудесно. Беда только в том, что, если люди начнут жить по этим самым прекрасным принципам, обществу лучше не станет. Общество – это уже не собрание отдельных индивидуумов. Что хорошо для отдельного человека, может оказаться неприемлемым для общества как целого. Понимаете?
Она понимала. Но легче не становилось.
– Все мы частицы общества, – продолжал он, – и должны помнить об этом. И думать о пользе для него. Но это вопросы этики. Здесь не помогут никакие законы. Более того, они окажутся бессмысленными и даже вредными, как дискуссии в газетах на тему «Любить ли Пете Машу?» Каждый решает за себя. В соответствии со своими собственными нравственными законами. Судья – совесть…
Этично или неэтично? Двадцатый век все время заставляет нас задавать этот вопрос. Пересадка сердца, выращивание детей в колбе, использование гипноза в политических целях, искусственное осеменение….
Искусственное осеменение. Ее проблема близка. Можно понять отчаявшихся супругов, которые прибегают к такому крайнему средству. Но у нее уже есть двое нормальных здоровых детей, которые обещают стать полноправными членами общества. Найдутся людишки, которые станут обвинять ее в корысти, нездоровом интересе, стремлении к сенсации. Ну да таких можно не принимать в расчет. Они и костер Бруно сочтут за стремление прославиться. А вот что скажут настоящие люди?
Потомок викинга
Неужели я женщиной был рожден
и знал материнскую грудь?
Мне снился ворох мохнатых шкур,
на которых я мог отдохнуть.
Неужели я женщиной был рожден
и ел из отцовской руки?
Мне снилось, что защищали меня
сверкающие клыки.
Весть о случившемся за несколько минут облетела институт, и в лабораторию начали стягиваться потрясенные сотрудники.
Юрий Захаров сидел на подоконнике и смотрел во двор. Суровое скуластое лицо выглядело непроницаемым, в мощной фигуре не чувствовалось ни малейшего напряжения. Больше всего он напоминал в этот момент былинного витязя, который выкроил для отдыха несколько минут между схватками.
Именно это сравнение пришло в голову Говоркову, руководителю группы, когда он ворвался в лабораторию и увидел виновника переполоха.
– Это правда? – гаркнул он с порога.
Захаров почтительно встал с подоконника, спокойно посмотрел в багровое мясистое лицо Говоркова.
– Правда. Мы зашли в тупик. Опыты над собаками ничего не дадут, пора это признать.
– И ты посмел?
– Нарушить букву инструкции? Да, посмел. Посмел продолжить опыт.
– Мальчишка! Отвагой рисуешься?
За громоздкой тушей Говоркова мелькали лица сотрудников лаборатории. Вскоре в коридоре их набилось как селедок в бочке.
Чувствуя, что ему нужна хотъ какая-то поддержка, Захаров заговорил, глядя в устрашающе багровое лицо с расплюснутым носом и мощной челюстью – Говорков в молодости был неплохим боксером, но апеллировал одновременно и к молчаливому большинству.
– Леонид Леонидович, это не рисовка! Наше открытие может повторить судьбу некоторых других изобретений: ученый совет поаплодирует нам за изящную теорию, издаст брошюрку, и этим все кончится. Только потому, что мы уцепились за букву и не желаем спасти собственный препарат!
Говорков тяжело качнулся вперед, прошествовал грузно к столу, опустился в кресло.
– И ты ввел себе антигенид, – сказал он мрачно. – Непроверенный, не апробированный препарат…
– Мы апробировали его на трех десятках собак! Все они живы и здоровы.
– А тринадцатый день? Почему перестают узнавать?
Захаров пожал тяжелыми плечами.
– Это же просто… Гены продолжают расщепляться, собаки вспоминают все больше и больше прежних хозяев. То есть хозяев их предков…
– Можешь не объяснять, – сказал Говорков нетерпеливо.
– Они путают нас с прежними. Мы кажемся чужими.
– Это еще нужно доказать.
– Как? Они не делятся впечатлениями. Все реакции в норме. Это не тот случай, когда можно собрать данные по энцефалограммам, температуре или реакциям на раздражители.
На пороге Говорков обернулся, окинул всех недобрым взглядом.
– Присматривайте за ним. А я понесу голову на директорскую плаху.
И вышел, плотно притворив за собою дверь. Захаров перевел дыхание и снова взобрался на подоконник. Там, в институтском садике, начинали цвести абрикосы, зеленела первая травка, порхали бабочки. Сотрудники как блеклые тени неслышно задвигались, стали перемещаться по всему просторному помещению, медленно приближаясь к подоконнику, на котором он сидел. Они напоминали Захарову персонажей из старой затрепанной черно-белой ленты.