Человек, изменивший мир (сборник)
Шрифт:
Они с Юной заползли в ближайшую пещеру в тот момент, когда сквозь тучи проглянул страшный пылающий диск Небесного Огня. Он опалил пламенным дыханием весь мир.
Теряя силы, Мрэкр полз в прохладную темную глубину, пока не уперся в холодный камень. Здесь силы окончательно оставили его, и он рухнул в черную бездну, из которой уже не было возврата.
«Cogito ergo sum»… Каким образом из бесконечно долгого чудовищного бреда вынырнула эта фраза, да еще на латинском языке, Мрэкр не знал, но именно с этого мгновения ухватился за искорку сознания
Он пытался пошевелиться. Старания оказались тщетными: совершенно не чувствовал лап и хвоста. Даже не ощущал положения тела. Сознание постепенно приобретало ясность, вскоре уже не требовалось для мышления волевых усилий, что обрадовало, хотя и трудно радоваться, когда не знаешь, где ты и что с тобой.
Глаза открыть не удавалось, несмотря на все старания. Организм не желал слушаться. Вдруг ослепительно яркая мысль всколыхнула мозг: может быть, он уже в приемной камере? Но разве это возможно? Ведь он еще не выполнил задания…
Что-то едва слышно хрустнуло. Он ощутил разительную перемену. Дышать стало легче, сознание заработало с предельной четкостью. Свое тело (свое тело!) ему теперь казалось чужим и вместе с тем странно знакомым. Задние конечности вроде бы удлинились вдвое, то же самое произошло с передними, но туловище казалось ссохшимся вчетверо. Мрэкр понимал, что это скорее всего обычное психическое расстройство, но легче от этой мысли не стало. Шевелить конечностями все равно не мог, ощущение было таким, словно отлежал ноги, а то и все тело. Если такое вообще возможно.
Он бережно накапливал силы для следующего рывка. Посмотрим, что даст новая попытка. Однако на этот раз пришлось поторопиться, ибо дышать становилось все труднее. Мрэкр почувствовал вполне понятную тревогу. Погибнуть от асфиксии сейчас совсем ему не улыбалось.
Он судорожно рванулся, с неимоверной радостью отметил, что тело повинуется, но вслед за радостью его охватила глухая тревога. Словно завернут в прочный пластиковый кокон! И разорвать его не видел возможности.
Сознание помутилось. Мрэкр рванулся в последнем диком усилии и едва не потерял сознания. Откуда-то ударила струйка чистого воздуха, и легкие заработали с удвоенной энергией.
Оболочка, если только он находился в оболочке, была прорвана или сломана, потому что ясно слышал хруст. И чем бы ни грозил выход из заточения, нужно выбираться уже потому, что заточение еще никому не приносило ничего хорошего.
Он уперся ногами, будучи почти уверен в том, что они стали вдвое длиннее и крепче, вслед за этим оболочка с легким хрустом подалась, а весь окружающий мир залило красноватым светом. Мрэкр сделал странное непроизвольное движение, дикое движение, которое он не делал очень долго: он пытался поднять веки, которых у него не было, и… поднял их!
Он увидел крошечную щелочку. В ней помещался странный, незнакомый ландшафт какой-то чужой планеты, он никогда не видел ее ни своими глазами, ни на снимках Космоинформатора.
Он рванулся изо всех сил, оболочка захрустела, и он высунул из нее голову. Он лежал в темной пещере. В нескольких шагах пламенел ослепительно чистым светом вход.
Мрэкр, не помня себя, пополз по камням и выглянул из пещеры. Он едва не закричал от неожиданности.
Красное небо и желтая земля! Перед ним распахнулся необъятный оранжевый мир, а сверху нависло красное, словно залитое горячей кровью, грозное небо. И в этой крови плавится гигантский желтый шар. И на полнеба он был окружен оранжевыми кольцами, как камень, брошенный в воду, бывает окольцован концентрическими волнами.
На желтой земле стояли исполинские, словно выкованные из сверкающего золота деревья. Прозрачный воздух был заполнен стрекотом, жужжанием, писком, цокотом. Но ведь на этой планете раньше ничто не летало!
Возле входа в пещеру росли цветы. У них были желтые стебли, оранжевые листья и красные головки с одуряющим запахом.
Мрэкр с ужасом посмотрел на кровавое небо. В страхе он хотел поползти назад в пещеру и вдруг замер. Словно все небо обрушилось на него. У него было человеческое тело! Настоящее человеческое, а с рептилией он не имел ничего общего!
Он в панике посмотрел на свои руки, ноги, гладкую, упругую кожу. Ничего общего!
И вдруг им овладела бешеная тоска по прежнему, уже привычному телу. Только приспособился, привык – и вдруг… Где он теперь и что с ним произошло?
Кое-как он заставил себя подняться, занять непривычное вертикальное положение. Все тело сковывала слабость, ноги дрожали. Руки почему-то болели, и к тому же приходилось делать неимоверные усилия, чтобы не упасть лицом на камни. Недоставало привычной опоры – хвоста. Дважды терял равновесие, едва успевал ухватиться за стену…
Он проковылял несколько шагов и остановился, хватая ртом воздух. Посреди пещеры лежала разорванная хитиновая оболочка! Высохшая шкура рекна! Та самая, в которой он провел несколько месяцев на Менетии и неопределенное время в этой пещере.
И тут впервые за весь период жизни на этой планете Мрэкр вздохнул с неимоверным облегчением. А как все-таки приятно, когда все происходящее можно объяснить с земной точки зрения!
Эти существа проходят в своем развитии стадии: личинка – куколка – взрослая особь. На Земле в подобные условия поставлены насекомые, например, бабочки. А здесь люди… Еще ближе стоят аблистомы. Их личинки, аксолотли, способны к размножению. Чаще всего они и живут в виде аксолотлей. Только сильная жара или засуха заставляет их превращаться в более совершенных аблистом…
Видимо, эта планета обращается вокруг своего светила по сильно вытянутой орбите. В таком случае ее попеременно заливает водой и высушивает.
Аборигены приспособились. Понятно, почему старики так настаивали на уходе в Лоно. Это, вероятно, какие-то глубокие норы с водой. Старики превыше всего ценят покой и безопасность. Ведь в новом динамическом мире будет много неожиданного и грозного…
Юна лежала за камнями. Ее некогда блестящая кожа теперь высохла и потрескалась, остекленевшие глаза смотрели в потолок. Во всем теле не ощущалось ни малейших признаков жизни. Труп, не более того. Мрэкр ни минуты не колебался бы с подобным диагнозом, если бы не знал, что час назад сам представлял точно такое же зрелище.