Человек, который ненавидел Маринину
Шрифт:
— У тебя старомодное воспитание, — пожал плечами Денисов. — Вот во времена Виктора Гюго, если женщина выставляла из-под платья лодыжку, это уже считалось непристойным, а сейчас по телевидению вовсю порнуху гонят, и никто на это уже внимания не обращает. В мире моды куда ни плюнь — везде “голубые”, в артистических кругах — то же самое. На западе гомосексуалисты уже женятся и даже детей усыновляют. Так чего же ты хочешь?
— Может, ты прекратишь наконец свою оду гомосексуализму и перейдешь к твоим отношениям с Егором Будановым? — вмешался Юра.
Художник вздохнул.
— За несколько дней до смерти
Затем он вытащил из кармана фотографию, на которой я занимался сексом с Тамарой Безбожной, и объяснил, что у него есть и другие подобные снимки. Если он передаст эти фотографии журналистам, люди, изображенные на них, решат что это я все подстроил. На их карьере можно будет поставить крест, а уж они, в свою очередь, не задумываясь, поставят крест на мне. В России это делается очень просто.
— Так я и думал, — кивнул Игорь.
— Егор потребовал от меня двадцать тысяч долларов. У меня не было таких денег. Я, конечно, неплохо зарабатываю, но и много трачу. Мы поссорились. Буданов дал мне три дня на размышления и ушел. Я не знал, что делать, и позвонил Селене. Мы с ней уже давно дружим, она тоже была любовницей Егора, и я подумал, что, может, она сумеет повлиять на него. Селена сказала, что я могу ни о чем не беспокоиться: с Егором она все уладит. А потом я узнал, что Егора убили. Вот и все. Понятия не имею, кто это сделал, и, поверьте, если бы я решился избавиться от шантажиста, то уж точно не стал бы посыпать кроссовки пастелью и оставлять на месте преступления собственный чулок. Я ведь тоже читаю детективы и смотрю фильмы по телевизору.
— Ладно, — сказал Игорь. — Будем считать, что ты нас убедил. Мы поговорим с Селеной Далиловой и посмотрим, сможет ли она подтвердить твои слова.
— А как же я? — забеспокоился Тарас. — Меня что, опять отведут в камеру к этим людоедам?
— Пока еще они никого не съели, — усмехнулся Юра. — Ну да ладно, пожалеем тебя. Эту ночь ты проведешь в индивидуальном “номере”.
— Поедем к Селене Далиловой? — бодро спросил Гоша, когда художника увели.
— Сегодня не получится, — покачал головой Игорь. — В четверг по вечерам она рисует портрет одного крупного коммерсанта и обычно возвращается домой только утром.
— Рисует? — переспросил Гоша.
— И рисует тоже. Знаешь поговорку: пойдем в баню — заодно и помоемся.
— Значит, только завтра… — разочарованно протянул Крестовоздвиженский.
— Ты лучше поезжай домой и как следует отдохни, — посоветовал ему Юра. — Кто знает, что с тобой случится завтра.
— На что это ты намекаешь? — удивленно посмотрел на него Гоша.
— А ты уже забыл? — удивился Демарин. — Мы же вроде договорились использовать тебя в качестве подсадной утки для киллера. Завтра тебе предстоит шантажировать генерала Елагина. Так что соберись, возьми себя в руки и на всякий случай, если ты еще этого не сделал, составь завещание.
— Кретин, — с нажимом произнес Гоша, бледнея при упоминании о завещании. — Ты настоящий кретин!
Вернувшись домой, Крестовоздвиженский пребывал
Когда чересчур живое Гошино воображение нарисовало ему картину собственных похорон с рыдающими от горя родственниками и коллегами по работе, на его глаза навернулись слезы. Что ж! Он умер как герой, и он это заслужил. Гоша представил, как одетая в обтягивающее черное платье Оленька Кузина с протяжным стоном бросится на гроб, покрывая поцелуями его холодное чело. Теперь, когда его не стало, она наконец поймет, что этот скромный молодой милиционер на самом деле был единственным мужчиной, которого она по-настоящему любила.
Оленька! Как же он об этом не подумал! Возможно, завтра его не станет, и он умрет, даже не попрощавшись с ней и не успев сказать ей, как сильно он ее любит. Гоша вскочил, опрокинув стул, и бросился к телефону.
— Ты с ума сошел! — недовольно сказала Оля. — Ты только посмотри, который час! К тому же мне нужно подготовиться к завтрашнему судебному заседанию.
— Это очень важно! — взволнованно произнес Крестовоздвиженский. — Ты даже не представляешь, насколько это важно!
Истерические нотки, звучавшие в его голосе, убедили Олю больше, чем слова.
— Это связано с делом Будановой? — спросила она.
— Скорее с делом Вермеева. Я все тебе объясню при встрече. Мы можем встретиться прямо сейчас?
— Ладно, только недолго, — со вздохом согласилась Оля.
Додик Дацаев резким движением снял наушники и схватился за сотовый телефон, набирая номер.
— Выходит! — произнес он.
С тех пор, как Аглая Тихомировна до смерти напугала Гошу в подъезде, каждый раз, входя в лифт или выходя из него, Крестовоздвиженский рефлекторно испытывал смутное беспокойство.
Лифт остановился на первом этаже. Гоша ощутил предательский холодок в животе и, сказав самому себе, что ему нечего бояться, отважно шагнул в темноту. Лампочка в плафоне, как и следовало ожидать, продолжала отсутствовать.
На этот раз он даже не успел закричать. На него навалились сразу несколько человек. На самом деле их было трое, но Гоше показалось, что как минимум пятьдесят. Один из нападавших заломил Гоше руки за спину, другой зажал ему рот сложенной в несколько раз тряпкой. Крестовоздвиженского подхватили за руки и за ноги и заволокли в расположенную под лестницей подвальную дверь. Вся операция заняла не более двадцати секунд.
Еще полминуты — и милиционер, поскуливая от ужаса, лежал лицом вниз на грязном бетонном полу с кляпом во рту, наволочкой на голове, руками, стянутыми за спиной наручниками, а неизвестные злодеи тем временем срывали с него ботинки и штаны.
Гоша замычал и задергался.
— Замры, каз-зел! — услышал он зловещий голос с утрированным грузинским акцентом. — Ты, каз-зел, Сулыко замачыл?
"Какую Сулико? Не мочил я никаких Сулико! Вы ошиблись! Вы не того взяли!” — хотел заорать Крестовоздвиженский, но сквозь кляп пробился только невразумительный стон, в котором в равных пропорциях сочетались жалоба и возмущение.