Человек напротив
Шрифт:
— Ну, товарищ Бероев, когда вы здесь, мне объяснять ничего уже не приходится, — скромно сказал он. — Мое дело собрать… э-э… руду фактов. А уж выплавлять из нее чугун выводов — дело ваше. С рудой вы ознакомились.
— Потрясающе, — проговорил Бероев. — Одевшись в халат терпения и подпоясавшись поясом внимания… Просто Омар Хайям какой-то, Саади, а не капитан милиции: Ваше ведомство, коллега, использует свои кадры с поразительно низким капэдэ. Тем не менее, досточтимый Листровой-баши, — и улыбнулся такой лучезарной улыбкой, что Листровой даже при желании не смог бы обидеться, а только невольно улыбнулся в ответ, — чья мудрость
— Знаете, товарищ Бероев, — неожиданно для себя признался Листровой; как ни крути, а он ощущал к кагэбэшнику расположение, хотя и отдавал себе отчет, что вызывать расположение, даже симпатию — вероятно, один из профессиональных навыков сидящего напротив него человека и что расположение это втридорога может потом ему, Листровому, обойтись, — я часа два назад, не пытаясь никаких даже выводов формулировать, попробовал касательно этого дела при своем начальстве произнести слово «несообразности». Ну, если быть точным, я сказал «нестыковки». Меня чуть на месте не расстреляли. Так что я лучше помолчу.
— Павел Дементьевич, — серьезно сказал Бероев, — у меня и оружия-то при себе нет.
Листровой молчал. Бероев подождал немного, потом спросил:
— Вы составите мне компанию?
— Какую?
— Надо все-таки наведаться на квартиру к Симагину.
— Обязательно сегодня?
— Обязательно, Павел Дементьевич.
Листровой почесал щеку.
— А ордер?
Товарищ Бероев без звания картинно изумился, даже вытаращил свои красивые, романтического раскроя зенки.
— А у вас ночью был ордер?
— У нас срочность была, — хмыкнул Листровой.
— А кто вам сказал, что у меня ее нет? Кто сказал — пусть бросит в меня камень.
Листровой опять почесал щеку. Резонно…
— Вы, конечно, на машине?
— Конечно.
— Ну, поехали. Я, признаться, сам еще и не был там, только по бумажкам…
— Странные бумажки, — начал раскручивать его Бероев, когда они уже вышли из кабинета и потопали, обгоняя расходящихся по домам сотрудников, по коридорам и лестницам управления. — И главное, чем дальше, тем страннее, правда, Павел Дементьевич?
— Я молчу, — сказал Листровой.
— Да-да. Я говорю. Три вопиющих противоречия, не считая более мелких. Я просто-таки поражен вашим самообладанием, говорю совершенно серьезно. Вы, наверное, об эти противоречия еще с утра или, по крайней мере, с середины дня лбом бьетесь — и еще не спятили. Я бы, наверное, спятил… особенно если б меня начальство подгоняло, как вас, и орало: папа приехал! папа приехал!
Листровой недоверчиво покосился на товарища Бероева. Можно было подумать, он под столом в кабинете Листрового весь день сидел… без звания. Бероев невозмутимо шагал рядом, глядя вперед. Кабинет мой на прослушке, что ли?! Или просто у аса интуиция такая многопудовая?
— Первое: Симагин не мог находиться одновременно и в квартире, где было совершено убийство, и на другом конце города, где он якобы зарезал писателя. Но если бы не предсмертная записка писателя, вы никогда бы не соотнесли убийство и Симагина, значит, не взломали бы квартиру Симагина, не нашли бы расписания уроков и не поспешили на квартиру, где было совершено убийство. Второе: факт насилия, учиненного в этой квартире над девочкой, очевиден, и практически столь же очевидно то, что Симагин его не совершал. Но совершить его, кроме Симагина, было некому. И третье: Симагин никак не мог из изолятора звонить своей женщине. Но, очевидно, он ей звонил, поскольку, кроме него, никто — ведь не ваши же следователи? — не мог предупредить ее о том, что к ней придут, что надо отвечать честно и так далее. Верно?
— Верно, — вынужден был ответить Листровой. Как ухватывает, скотина, с невольным восхищением подумал он, как формулирует! Песня!
Они уселись на заднее сиденье «Волги», друг с другом рядышком, аки голубки. Листровой успел поймать изумленные взгляды двух своих сослуживцев, как раз выходящих из подъезда. Небось, решили, что — все. отпрыгался Листровой, подумал Листровой с внутренней ухмылкой. А вот хрен вам. На задание еду. Государственной важности.
— К Площади Мужества, Коля… — сказал Бероев своему шоферу.
— Яволь, — ответил тот, и «Волга» покатила.
— Какие же можно сделать отсюда выводы? Выводов можно сделать три. По крайней мере. Таких расплывчатых кустовых выводов, каждый из которых может сам дать, в свою очередь, несколько версий… Во-первых, Симагиных несколько. Функционирует двойник или двойники, и тот Симагин, который настоящий Симагин, который сейчас зализывает травмы, полученные при сопротивлении задержанию, — и Бероев испытующе огрел Листрового неожиданно тяжелым взглядом; тот едва сумел сохранить отсутствующий вид, — это самый незначительный из Симагиных, сданный своими старшими коллегами вам в качестве козла отпущения. Второй вывод: Симагина кто-то самым тщательным образом подставил, навел вас на него. Но, чтобы так филигранно и, я бы сказал, необъяснимо с научной точки зрения организовать подобную подставу, организатор должен быть поистине дьяволом во плоти. И третье…
Он замолчал, с несколько деланным вниманием разглядывая пробку при въезде на Литейный мост. Внимательно слушавший Листровой с досадой покосился на Бероева. До первых двух он и сам уже додумался и отступил, поняв всю неподъемность отработки этих версий находящимися в его распоряжении средствами, да еще в пожарном порядке; третьей версии у него не родилось.
— И третье? — наконец не выдержал он, когда «Волга» уже катила мимо Военно-медицинской.
— Третье… — задумчиво проговорил Бероев. — Это то, что преступник Симагин сам является дьяволом во плоти. И его возможности неизвестно на сколько превышают возможности обычного человека.
Листровой разочарованно расслабился и отвернулся к окошку. «Волга» с трудом продиралась сквозь потоки машин, юлящие по узеньким проспектам сикось-накось, как Бог на душу положит. То на тротуар приходилось выезжать, распугивая и доводя до окончательного остервенения людей, устало мечущихся по магазинам после успешного завершения рабочего дня, то скакать по рельсам, безбожно подрезая и так еле плетущиеся, дергающиеся на метр-два вперед и снова тормозящие переполненные гробы трамваев… Только ходили вверх-вниз широкие лопатки молчаливого шофера Коли, обтянутые тугой, пропотевшей под мышками футболкой. Улицы города на Неве, колыбели, блин, трех революций, были рассчитаны на вдесятеро меньший объем перевозок.